Развиртуализация. Часть первая - страница 60

– Рехнулась, мать? Какие идеи?! Этим рыжим уродам нужно уйму уэльских ртов прокормить. А вокруг Фишгарда я не заметил много-много еды. Только такие как мы недобитки бродят. Что ты предложишь? Современные способы термообработки человечины? Вагон Калашниковых?

– Лучше.

– Ты всё еще веришь в значительную стоимость своих прелестей?

– Не верю. Себя я никому больше предлагать не буду. И еще, – Наталия усерднее застучала по дереву, нанося короткие малоэффективные удары. Лишь когда второй вяз упал, добавила.– Хочешь, чтобы я сказала тебе спасибо?

– Хочу.

– Спасибо, Григорий Александрович. Вы оказали мне огромную честь, старательно пытаясь издохнуть предыдущие месяцы. Рядом со мной. Галантно. Разделяя кров, плоть и кров.

– Отлично. Продолжим то, что у нас так органично получается делать вместе.

– Я об одном горюю – не придется во всей красе наблюдать агонию всей этой никчемной шудры. По ту и эту сторону Ла–Манша, – дыхание Кох сбивалось. – Жаль, что не удастся удавить на пепелище выродков Загоева. И его самого.

– Все–таки ты отмороженная сука, Кох. Зачем тебе их жизни? Сейчас ты легко можешь найти других выродков, подходящих для твоей мести.

– Наступили времена, когда нельзя прощать кровников.

Прибытие в Марсель «каравана спасения» – груз с 50 тоннами героина из Афганистана

Кутялкин давно поймал себя на мысли, что любые слова и действия Наталии Кох щепетильно примеряет жене. Шняга и в целом, и в частности стала для него своеобразным эталоном, идеальным для измерения любой другой женщины.

Доживая последние часы своей не очень творческой жизни, Гриша радовался, что помнит о ней всё. Шняга состояла из малосовместимых черт характера, непрогнозируемых эмоций и движений души. Ее личность переполняли как осмеянные в анекдотах свойства слабого пола так и совершенно бесподобные оттенки этих свойств – например, вопиющая наивность и искренность. Все это кипело в ней в таких непостижимых пропорциях, что любая однозначная оценка поведения становилась бессмысленна.

Любовь Гриши к Шняге оставалось цельной глыбой. Огромная опухоль по центру груди. Любовь к Наталии – разбросанные по всему телу эпицентрики сердцебиения.

Шняга также как Наталия всенепременно сконцентрировалась бы на решении конкретной задачи – выжить, прочитать рукопись, срубить дерево, грызть камни в хранилище. Она делала бы всё то же самое, но гораздо самоотверженней. В ней была вшита старая комсомольская привычка отвечать за все.

Она не разрешала себе то, что многие легко позволяли – оставаться паразитом.

Из самых бытовых ситуаций она интуитивно выводила простую максиму – при достижении критической массы паразитов любых мастей, общество самоуничтожится.

В схватке без правил, Шняга проиграла бы Кох.

«Поэтому я и люблю ее. Россия и мы вместе с нею (и бублики!) потому и живы, что любим проигравших», – мозг Кутялкина кипел от боли, притушить которую можно было лишь отбежав далеко в сторону от происходящего. И Грише удалось это сделать.

Еще по хранилищу Гриша знал – легче всего выводят в отключку воспоминания. Стоит оглянуться на прежнюю мирную жизнь, и раз –слюна уже течет изо рта.

Из-под каждого взмаха топора вылетало какое–нибудь воспоминание, застывая в воздухе, обретая законченную форму, переставая быть Гришой Кутялкиным. Он счищал их как чешую, чтобы через два–три часа оставить палачам пустую, никчемную оболочку, пустышку. Есть воспоминания, которые не обойти, по какой бы извилистой дороге смерти ты ни шел.

Когда Шняга рожала, сердце Гриши колотилось так, словно это он рожал. Вдруг мой сын будет некрасивым? Вдруг неисправимый дефект, болезнь. Готов ли я любить? Принять всё, что с ним произойдет? Рано или поздно принять даже то, что я стану ему не нужен?

Кутялкин поплыл, когда увидел синеватое личико Ромки. На мордочке всходило гордое и одновременно лукавое выражение. Чтобы остаться там навсегда. Прошла тысяча лет с тех пор, но Гриша по–прежнему не встретил ничего более прекрасного, чем лицо своего ребенка спустя час после рождения.

Эта лукавая рожа выросла, отрастила длиннющие ресницы, ноги и совершенно невыносимый характер. С Сенькой всё было по–другому, но и с ним сердце носилось как по ухабам – редкие минуты несравнимого счастья, потом заботы, тревога, усталость.