Полное отражение данной модели смыслового развития находим в литовском языке (здесь налицо все звенья семантического развития, включая среднее, переходное звено) и в древнепрусском языке (здесь отсутствует среднее звено семантического развития, что не удивительно, если учитывать фрагментарную засвидетельствованность этого западно-балтийского языка). В русских, белорусских диалектах и в древне‑ и старорусском, а также в словенском и в латышском языках данная модель (или данный семантический переход) осуществлена только частично, т. е. развитие как бы обрывается на втором (среднем) звене. Исходя из этого, мы установили, кроме того, эксклюзивное семантическое соответствие между балтийскими и славянскими языками, наряду с формальными соответствиями типа лит. диал. valgà: праслав. *volga; лит. válgyti: рус. диал. воложить и т. д.
Тщательное изучение лексических и фразеологических материалов славянских и балтийских языков, относящихся к этой тематике, позволило нам сделать следующее весьма интересное наблюдение: контексты со словом волога в древнерусских и русских диалектных текстах, а также соответствующие примеры литовского языка со словами pavilgà, pavìlgalo в ряде случаев сигнализируют противопоставление этих слов словам, передающим понятие хлеба (рус. хлеб, лит. dúona). Мы пришли к выводу, что в этих языках нашла отражение семантическая оппозиция ‛сухая, нежирная пища’ : ‛влажная, мягкая (частично жидкая), жирная пища’. На одном обсуждении этой проблемы в Институте языкознания Ленинградского отделения Академии наук СССР мне указали на то, что упомянутое противопоставление можно понимать и как оппозицию ‛хлеб’ : ‛нехлеб’. О. Н. Трубачев справедливо заметил на данном симпозиуме по этому поводу, что такая оппозиция вряд ли может считаться очень древней, так как очень древними видами пищи являлись всякого рода каши и т. п. Тем не менее, по нашему мнению, для периода, когда людям уже было известно приготовление хлеба, такая оппозиция могла существовать. В нашем распоряжении довольно много примеров типа упомянутой цитаты … и вздорожиша все по торгу: и хлѣбъ и волога. Таких случаев совместного употребления слов хлѣбъ и волога в древнерусской и старорусской письменности много. Нами собрано 17 примеров. Ср. еще один пример из русских народных говоров: Поедите хоть раз и без вологи, т. е. всухомятку, напр. хлеба с солью (Филин 5, 47).
Из литовского языка привожу два примера: (1) Neėsk vieną раvilgą, paskuo sausą duoną grauši (LKŽ IX, 695). ‛Не ешь одну вологу, потом грызешь сухой хлеб’; (2) Pagnybom gyvulėlį, ir turėsim pavilgalo — nebereiks sausa duona gyventi (LKŽ IX, 695). ‛Мы закололи (зарезали) скотину и будет у нас волога — не нужно будет нам жить сухим хлебом’.
Замечательно еще то, что описанная оппозиция ‛твердая, сухая пища’ : ‛мягкая, влажная пища’ (‛нежирная пища’ : ‛жирная пища’; ‛растительная пища’ : ‛мясная пища’; ‛хлеб’ : ‛нехлеб’) находит отражение не только в контекстах, где слова хлеб и волога встречаются в свободном употреблении, но и в устойчивых единицах, во фразеологизмах. Это еще один аргумент в пользу нашего предположения о том, что упомянутое противопоставление нужно рассматривать как твердо установившуюся семиотическую структуру. В недавно написанной нами заметке, посвященной русским фразеологизмам с компонентом волога (Russische Phraseologismen mit der Komponente vologa), исследуется 11 пословиц и один номинативный фразеологизм. Среди них есть единицы, в которых отражается рассмотренная выше оппозиция ‛твердая, сухая пища’ : ‛мягкая, влажная, жидкая пища’. Ср.: (1) Воло́га хлебу помо́га (Даль² I, 234) и (2) Солоно, воложно — за то жену не бить, а хлеба не станет — мужа не бранить (Картотека СРНГ). Ср. еще следующую цитату из Даля: Заяц сухоядец, а лиса воложница (Даль² I, 234).
Анализируемая оппозиция имеет типологические параллели в самом русском языке и в осетинском языке. Ср. следующий пример из русского языка XVI в.: Въ всемъ бо еще во обители недостаткы, не токмо мастящихъ, но и хлѣба поскуду (ВМЧ, Сент. 1—13, 466)