Ребята из Девятнадцатой - страница 13

Галинка хитро поглядела на него:

- У вас мастер этот... Гамаюнов?

Будто надвинулась тяжелая, мрачная туча. Лицо его сделалось сумрачным.

- Откуда тебе известно про Гамаюнова?

- Дядя рассказывал. Он не хвалит его. У дяди какое-то чутье на хороших и на плохих.

Вступиться за Гамаюнова у Юрки не поворачивался язык. Невнятно пробормотал, что человек, мол, как человек, особо никому не мешает.

- Вот, пожалуйста, Галина Фоковна, - неудачно сострил, - горит плита, горит, елки-палки.

- Можешь звать меня Галиной Александровной, если хочешь.

От нарочито вежливого ее тона Юрка повеселел.

- Мала еще, Галка. Ты в каком классе учишься?

- В девятом, а что?

Наклоняясь к дверце плиты, он сопел и разглядывал огонь.

- Я бы сейчас тоже в девятом учился. Но я буду рабочим. Мы и сейчас ничего вкалываем. С непривычки тяжело было. Руки болели, спина. Когда проходили рубку металла - били себе по рукам, у всех ссадины были. Теперь мы не промахнемся. Лунин так же, говорят, начинал, теперь вся страна его знает. Слышала, поди, машинист, на всю страну знаменитый? Он паровоз не заводит в депо от капитального до капитального ремонта. И уголь экономит: подъемы с разгону берет. На нашей станции работает.

- Да слышала, слышала. А вы что, с ним соревнуетесь?

- Сказала! Вот сказала... - Соболь не замечал, что Галинка беззвучно смеялась. Принимал ее наивность за чистую монету. - Кругом человеку почет и уваженье, а если он был такой же, как мы... Дак как это получается? Сходить бы к нему, ну, всей группой. Поговорить.

- Есть когда ему с вами разговаривать.

Соболь молчал. Он же так, он только спрашивает. Нет, а все же почему бы ему не поговорить с пацанами? Нет, Галка, плохо ты знаешь пацанов, ты думаешь, у них ничего хорошего не написано на роду? Ошибаешься, Галка. Будет он говорить...

- А я поступлю в институт. Буду учительницей иностранного языка.

Он помолчал еще некоторое время. Спросил:

- Немецкого, что ли?

- Угу.

- Ну, и... - он чуть не сказал: дура.

- Не один немецкий. Еще изучу английский или французский. Разве плохо учительницей иностранного, хоть и немецкого? Это же язык Гете, Гейне, язык Карла Маркса.

- Не расписывай, Галка, знаем. Сейчас на нем Гитлер приказы пишет, а Геббельс хвастает на весь мир.

Она внимательно смотрела на него, и ему казалось, что она думает о чем-то своем.

- Интересно, где твой отец?

- Где же ему быть? Воюет.

- А мать?

- Я ее не помню, Юра, - вздохнула Галинка.

Он тоже вздохнул. Живет с Фокой, никого у нее больше. Отец когда придет? Это никому не известно. И придет ли? Потому что война. А матери нет вовсе. Он стал рассказывать ей о своем брате, об отце.

- Игоря немцы ранили, сейчас в госпитале. Мать плачет - письмо получила. Говорит, искалечили. А кто искалечил? Отец тоже где-то на западе. Мосты наводит. Кто их разрушил, мосты?.. Вот. А ты: Гете, Гейне. Рассказываешь. Мы политику изучаем, Галка. Мы не только вкалываем.

- Скорей бы война окончилась, - опять Галинка вздохнула.

Он обвел глазами вокруг. На табурете лежала раскрытая книга.

- Ты к урокам готовишься, Галка, а я раскаркался.

- Сегодня мне все равно некогда: у нас сегодня концерт в госпитале. Ну, объяснюсь как-нибудь. Нас ведь ждут сегодня.

Юрка молчал, пораженный ее сообщением.

- Это я понимаю. Не то, что мы. Все сидим на каких-то болванках, а зачем они, болванки, - должно быть, самому Гамаюнову не известно.

- Может, для фронта?

- Теперь гадай, для фронта она или нет. Если бы снаряды делать, пушки... - Соболь осекся. Сообразил, что хватил лишку: какие им еще пушки, снаряды.

Картошка шипела, дымилась, выговаривала, как живая. По кухонке распространился соблазнительный запах. Юрка Соболь потянулся. Небрежно будто бы. Принудил себя встать. Тихо ушел в горницу, к Фоке, чтобы Галинка не обнаружила, как воспаленно блестят его голодные глаза...

Когда-то здесь был ресторан или кафе. На высоких светлых окнах висели тяжелые портьеры с таинственными складками. Раздвигаясь в стороны, портьеры словно приоткрывали киноэкран: возникал оживленный перекресток улиц. И теперь тот же открывается перекресток, только без всяких портьер. Чистая метлахская плитка тогда встречала посетителя свежим блеском. Паркетный пол в салоне был словно отполирован. Тяжелые люстры и резные колонны в зале все еще придают солидность заведению. Воображение легко уходит в прошлое. Какие блюда здесь подавались на первое, на второе, на третье! Какие вкусные запахи витали над столами! Симпатичные официантки порхали, конечно, в белых передничках. «Простите», «извините», «пожалуйста», - говорили они, блестя маникюром и белыми зубами.