Ребята из Девятнадцатой - страница 15

- Вот чего, мушкетеры. Вы не вахлаки, конечно, не как некоторые штатские. Вам, дьяволам, положена награда, а вы что у меня: бунт подымать? Или я вам не староста?

- Раздели на всех, пацаны, лишнее.

- Точно. Ну, правильно, Соболь.

Некоторое время Березин молчал. Соболя он уважал, конечно. Но надо же, чтоб была власть в группе. Это главное, а остальное - мелочь. В конце концов в чем-то и уступить не грех. Все-таки почел за нужное разговор продолжить. Идея, по-видимому, была не окончательно выражена, с ней как-то бы закруглиться.

- Я к чему толкую, - заскрипел он своим отсыревшим голосом. - Чтобы уважали вас, гадов, - вот к чему. Чтобы Девятнадцатую почем зря не трогали, понятно?

Пацаны вникали в Федькины наставления. Ему, конечно, не доставало слов, Федьке. Возможно, ему поддержка требовалась.

- Что верно, то верно, - вздохнул Юрка Соболь.

Лицо Самозванца неожиданно просветлело, он всем своим обличьем повернулся на голос Соболя.

- Правильно Федька толкует про честь группы. А кому не дорога группа - проваливай давай на четыре стороны.

Березин хмыкнул, поддакнул, закивал головой: валяй, Соболь, жми в том же духе.

- Это я тебе говорю, Мыльный. Ты что, Кайме в подхалимы метишь? У нас нет подхалимов, ты лучше совсем уходи, не позорь Девятнадцатую.

- Верно, Соболь!

- Я же отказался ему белье менять... - оправдывался Мыльный.

- А кто добровольно дорогу уступил Кайме?

Группа уничтожала, съедала глазами виновника.

- Ну, и ты хорош, Леха, - подхватил Березин идею. - С такой, как у тебя, мордой я бы Кайму напополам переломил.

Леха, насупившись, молчал. Переживал человек.

В высшей степени довольный беседой, тем, что в этом нелегком для него деле все шло, как по писаному, Федька следил за здоровым обменом мнениями. Беседа получалась что надо.

Наконец на горизонте замаячила приятнейшая из всех столовских персон - Аня. С подносом в руках она держала курс на тот стол, который толково назван в ее честь - «Анин стол». Слегка покачиваясь, как и положено молодой, фигуристой женщине. В такт ее шагам волновалась поверхность дымящегося супа, сильнейший запах защекотал ноздри, и - в который раз! - оживились ряды. Железные тарелки поплыли в самый дальний угол, постепенно заполняли весь стол.

Стоит морозец. Уши пощипывает, а на душе - ничего. Потому что Девятнадцатая пообедала. К тому же, полуденное солнышко светит. Виадук звенит от подкованных разнокалиберных рабочих ботинок. Вправо и влево - простор: далеко видно. Дымки паровозов тянутся струйками кверху. Где-то так же вот вкалывает знаменитый Лунинский паровоз. Пыхтит где-нибудь на перегоне. «ФЭДЭ - двадцать один три тыщи». Там он где-то...

В мастерских встретил их Гамаюнов. Он страдал и страданья свои подносил как нечто естественное. В обеих шеренгах позевывали в кулак, потому что заранее было известно, что Гамаюнов будет страдать, репетировать особый подход. Чуткие они, пацаны. Тридцать голов все же, не баран чихнул.

«Особый подход у меня к этим сорвиголовам», - похваляется он к случаю и не к случаю. Молодая, симпатичная учительница литературы, Татьяна Тарасовна, обычно со смешинкой в глазах слушает Гамаюнова. А преподаватель технической механики, Моисей Абрамович, как-то даже выпроводил его со своего урока, чтобы не путался под ногами с «особым подходом». Моисей Абрамович - человек тонкий, с понятием.

Жалко его, если со стороны посмотреть на Моисея Абрамовича: пиджак блестит, рукава штопаны-перештопаны, а где взять человеку? Культурный, обходительный, пальцем ни до кого не дотронется. Близорукий к тому же. Ну, что такому тут делать с сорвиголовами? Кто его на уроке слушаться станет, ветром дунь - и нет человека. Идет по училищу, вдруг на дороге свалка: руки-ноги торчат из-под кучи-малы. Того гляди, собьют ненароком. Обойти бы сторонкой, тихо, мирно - и нам хорошо, и родителям приятно. Так нет, остановится человек, постоит, пока не развалится куча-мала. Потолкует с последними, с нижними: не больно ли придавили. И ни упрека, ни замечания. Головой даже не покачает. Серьезный, сосредоточенный, так и пойдет, куда шел.