Речь Гелиогабала к блудницам - страница 2

. Насчет легкомысленных, конечно, я не слишком беспокоюсь, сочтут ли они меня слишком воздержанным. Со строгими же и угрюмыми, думаю, мне будет больше заботы. Но как Луцилий объявил, что писал не для римлян, людей весьма искушенных и в суждении о стихах чрезмерно придирчивых, но для тарентинцев и регийцев{3}, так и я говорю, что писал не для угрюмых и чрезмерно строгих, и не хочу, чтоб они меня читали. [4] Есть, однако, и другой род людей, которые в игре серьезны, а в серьезности игривы, которые не держатся ни непреклонности Катона, ни непринужденности Сципиона, то есть ни Куриев не изображают, ни живут на манер вакхантов{4}. Эти-то, я надеюсь, мою умеренность и прочтут не без охоты, и одобрят без притворства. [5] В конце концов, пусть все говорят, что им угодно. Я же, если сумею удовольствовать себя и тебя, ни во что буду ставить всех прочих с их суждениями и их мнения и возражения оценю от силы в грош{5}. Будь здоров, мой милый и возлюбленный Никколо. Я начал писать похвалу Колюччо Салютати, мужу славнейшему. Речь будет яркая и пространная. Теперь не могу писать к тебе больше. Будь здоров. Наш Андреа доставит тебе Гелиогабала.

Сиена, 7 января <1408>.

[1] Среди прочих гнусностей знаменитой своей разнузданности он побуждал весь род людской к сладострастию не только частным образом, но и публично; кроме того, даже римских матрон своими указами часто призывал к проституции и, собрав из Греции и Азии женщин отменной красы, наполнил ими блудилища в Городе и назначил им казенное содержание. [2] Сохранилась речь, обращенная им к блудницам, в которой он называет их соратниками.

В шутку или всерьез он это делал, неясно. Так как ему казалось, что девушки, только начавшие собой торговать, недостаточно ревностно берутся за обязанности своего искусства, он, созвав их всех на сходку ради ободрения и увещевания, обратился к ним с такими словами.

[3] Невероятное объемлет меня вожделение, соратники, и я чувствую, как поднимается во мне великий огонь, когда вижу, что окружает меня и отовсюду обступает ваше многолюдство. Обыкновенно я распаляюсь при виде одной или двух из вас: какое же теперь, по-вашему, горит во мне пламя похоти, когда я примечаю столько глаз, пылающих сладострастием и призывающих меня в объятия, столько беззастенчивых лиц, столько обнаженных грудей и сосцов, по доброй воле выставленных напоказ? [4] Удержусь, однако, на малое время и вопреки моим обыкновениям наложу узду на мое вожделение, пока буду вкратце говорить вам кое о чем. Речь моя, полагаю, не будет ни вам неприятна, ни вашей науке чужда. [5] И прежде всего никому не следует удивляться, если я называю вас именем соратников. Подлинно, «всякий влюбленный — солдат, и есть у Амура свой лагерь»{6}, и не ради того, чтобы заручиться вашей благосклонностью, пользуюсь я этим словом.

Как большинству из вас отменно известно, я добиваюсь вашего одобрения другими способами. Дело обстоит так: в сем славном воинстве я не полководец, но солдат и, правду сказать, рядовой солдат. [6] Это ведь войско не народа римского, а Купидона. Оружие, которое я здесь вижу, — не дроты, не мечи, но луки и факелы{7}; не красные стяги я замечаю, обыкновенно выставляемые у римлян сигналом к битве, но белые покрывала. Таким оружьем обычно пользуется не римского народа солдат, а Купидона. [7] Такими знаменами отмечает этот отрок свой лагерь. И вот что больше всего заставляет дивиться его дерзости: посреди Рима — города, всех победившего, — он, победитель, разбил свой стан и посреди форума защищает права разнузданности, презирая авторитет сената и насмехаясь над цензорским порицанием. [8] И так как в этом городе мне позволено все, что мне угодно, и все управляется моим манием и желанием, я решил, собрав всех вас вместе, принародно объявить вам то, что раньше каждая из вас часто от меня слышала.

[9] Вы уже знаете, соратники, что я великолепнейшими словами воздал вам хвалу в моем эдикте; и, почитая ваше искусство превосходным, блистательным, богатым, изящным, а также премного полезным государству и в высшей степени достойным свободных людей, я не только призывал вас подвизаться и преуспевать в нем, но и к матронам римским, особенно выделяющимся красотой, приступил с увещеваниями предаться сему славному искусству. [10] И вот, таким образом в ту пору уговаривая и даруя не только свободу от наказания, но и от налогообложения, а сверх того и жалованье из казначейства, я, по-видимому, впустую убеждал и мало успел в моих попытках. [11] Ведь из такого множества римских матрон ни одна вследствие этого всего не объявила себя блудницей, но, понукаемые каким-то глупым стыдом и низкою робостью, хотя на деле все блудодействуют, однако ж силятся делать это втайне, а не открыто; и вы, которые, исповедуя эту веру, дали записать имена ваши в публичных ведомостях, мнится мне, как-то охладеваете и выказываете мало живости и усердия в вашем искусстве. Указами моими добившись немногого, я подумал, что надобно действовать прямыми обращениями. Посему рассудилось мне за нужное наставлять вас всех и увещевать, и открывать мое желание самым недвусмысленным образом.