Реки Аида - страница 17

Эдвард Попельский выдавал себя одним из них. Он вошел в костел, перекрестился с лицом, обращенным к скинии, после чего отправился к маленькой исповедальне — одной из двух, стоящих в углах стены перед главным нефом.

Он сидел в нем и приглядывался внимательно к исповедующемуся, который к нему приближался. В полумраке его лицо напоминало маску. Это был коренастый, крепкий мужчина с зачесанными вверх седеющими волосами и тяжелыми движениями. Когда он преклонил колени, исповедальня даже слегка затряслась. Лицо прибывшего издалека показалось Попельскому с маской, а теперь с близкого расстояния эта ассоциация была очевидна. Потому что он имел на лице черную шелковую маску, которая доходила до носа, а значит, не могла скрыть широкой искренней улыбке. Попельский тоже рассмеялся тихо через решетку исповедальни.

— Уф, хорошо, что не опоздал, Эби, — сказал он по-немецки. — Еще меня мог бы действительно кто-то разоблачить! Что у тебя за маска на лице? На старости лет ты превращаешься Зорро?

— У меня шрамы, — прошептал penitent кающийся. — Огненная толь и раскаленная черепица не являются хорошим компрессом на кожу. А бомбардировка не напоминает визита в кабинете красоты.

После этого обмена мнениями кто-то другой на месте Попельского почувствовал бы себя смущенным, извинился бы перед собеседником за свою не самую лучшую шутку, попросил бы о прощении за плоскую остроту. Так, вероятно, поступил бы кто-то, кто своего собеседника знает мельком и не до конца уверен в его реакции. Фальшивый ксендз был знаком, однако, с замаскированным Зорро очень хорошо. Они были самыми близкими друзьями, хотя встретились только дважды — во Львове девять и семь лет назад. Не была это, следовательно, многолетняя дружба, но самая интенсивная из возможных. Вместе пережили кое-что, что связывает полицейских и мужчин на всю жизнь — совместное расследование, общую опасность, общих любовниц и общее убийство. Эберхард Мок, бывший криминальный директор вроцлавского президиума полиции, позднее капитан Абвера, и Эдвард Попельский, польский полицейский, бывший комиссар следственного управления львовской воеводской комендатуры, позже лейтенант AK, — оба любители шантажа, латыни и женских прелестей в 1937 году проводили во Львове совместное расследование в громком деле Минотавра — монстра, который, как и его мифический прототип, убивать девственниц и частично их пожирал. Во время как раз этого расследования они выпили на брудершафт, обменялись любовницами в железнодорожном салоне, а два года спустя в подземных коридорах над Пелтвой совместно освободили мир от гада. И того и другого перепахала война. Жена Мока Карен пропала где-то в Festung Бреслау — не известно, раздавлена ее развалинами или изнасилована до смерти пьяными и прожженными сифилисом калмыками. Двухлетний внук Попельского Ежик пропал перед самой войной, а умственно больную дочь Риту убили в возрасте двадцати одного года соотечественники Мока, любители чистой и здоровой психически расы, которые в 1941 году приводили в порядок, то есть очищали от душевнобольных, психиатрическую клинику на львовском Кульпаркове. Друзья, которые столько раз и столько отдельно пережили и которых подвергли самым жестоким испытаниям, не должны вокруг друг друга танцевать вежливых контрдансов, не должны говорить друг другу «о, как мне жаль» или «извини, я не хотел тебя обидеть!». Молчания им было достаточно за гладкие слова, взгляда — за выражение сочувствия.

— С каких пор ты ксендз, брат? — Мок улыбнулся.

— С тех пор как на востоке Польши, — шептал ему через решетку Попельский, — в маленьком Хрубешове залез за шкуру тем, кто и тебя, и меня охотнее всего сегодня утопили в ложке воды. А ты? Скажи, мой старик, где ты живешь и как скрываешься от НКВД? Ведь твои шрамы и твоя маска — это, говоря попросту, надежный опознавательный знак. А это приравнивается к смертельному приговору или поездке в Сибирь!

— Этот опознавательный знак выжгли мне на морде в Гамбурге осенью сорок четвертого. — Мок тоже шептал. — Потом долго лечил ожоги в госпитале в Дрездене, прежде чем вернулся на службу. А потом уже война окончилась, и австрийский фельдфебель отправился в ад. Не успели зато вписать моего особого знака в вроцлавские акты Абвера, которые попали в руки НКВД. Ни один из давних вроцлавских воров и бандитов, которым удалось пережить войну, не знает моей обожженной морды. Я живу покуда вполне безопасно в подвал моего бывшего дома в Князе Малом и редко захожу в центр города. У меня контакт только с несколькими людьми, в том числе с немецким ксендзом из моего прихода. Он посредничает в нашей своеобразной встрече через годы. Неужели Церковь имеет лучшую разведку, чем весь тысячелетний Рейх! Может дойти до каждого. Жаль, что я не был ксендзом… Эта профессия прямо создана для меня. Уйду, наверное, в монастырь, когда откроется…