Реквием по Марии - страница 4

Однако неня Миту не был в восторге от учебного заведения, где училась Мария.

— Забиваете чепухой голову девчонке, — резко проговорил он, устремляя взгляд одновременно и на мадам Терзи, и в сторону кухни. — Зачем ей, бедной, нужна эта ваша консерв… тьфу, даже не выговоришь! Что касается пения, то и так поет, как соловей!

— Но ведь, домнул[2] Миту, — возмутилась мадам Терзи, — у девушки настоящий талант!

— Что это такое — талант? С чем его едят? Ей вот пара туфель нужна, пара сапожек, потому что не за горами зима. Талант их ей принесет?

И сердито стукнул по двум-трем шпилькам, которые давно уже сидели на своем месте.

— Ей бы ремеслу не помешало выучиться!

— Нет, нет, ни в коем случае не могу согласиться с вашими словами. У девушки, возможно, блестящее будущее! Она может выйти на сцену! А вы знаете, что это значит? Премьеры, бенефисы…

Мадам Терзи была билетершей в кинотеатре «Экспресс», в зале которого обычно выступали заезжие театральные труппы, прибывавшие на гастроли в Кишинев. Поэтому она всегда была «в курсе» театральной жизни, равно как и любила щегольнуть словечком из жаргона актеров.

— На сцену?! — выкрикнул неня Миту; подогретый содержимым шкалика, он так высоко поднял молоток, что Мария испуганно закрыла глаза. Если сейчас опустит его на туфли, от них только пыль останется. Однако сапожник выронил из рук молоток, и тот легонько упал к его ногам. — На какую сцену, соседка? Где вы видели сцену в нашем Кишиневе? Разве забыли, что сделали с театром Божены Викторовны? И она с трудом свела концы с концами, хоть и имела состояние. А эта наша девчонка?

Соседка, однако, упрямо не соглашалась с ним.

— Не вижу особого резона в ваших словах, домнул Миту. Родители Муси правы. Девочке стоит попытать счастья.

— Тем более что театр скоро должен открыться, неня Миту, — вмешалась Мария, которая и рассердить его не осмеливалась, но и разделять его пессимизм тоже не хотела. — У нас в классах был Кармилов, еще весной, и отбирал статистов среди старших учащихся.

Она мечтательно посмотрела вдаль поверх покатых серых крыш сараев и уже видела себя на сцене среди этих статистов.

— Правильно, правильно! — подхватила мадам Терзи. — Мусенька, девочка, если б ты знала, что я тебе принесла!.. — И начала рыться в своей довольно потертой сумочке. — Господи, куда ж они делись, ведь были вот тут! Упаси бог, потеряла! Были же, вот тут были… Открывается! Как раз на днях открывается театр. Одновременно с выставкой… Опять открывается опера… Вот, наконец! Возьми. Два билета. На «Богему», Мусенька. Будет петь Лидия Яковлевна Липковская.

На мгновение Мария окаменела. Затем кровь сразу же прилила к ее щекам, она вскочила с места и, вскрикнув от радости, бросилась к женщине, чуть не свалив ее с табурета, стала обнимать и неню Миту, не думая о том, что может испачкать свое белое в цветочек ситцевое платье, и, наконец, размахивая в воздухе розовым клочком бумаги, побежала на кухню разделить радость и с тетушкой Зенобией.

— В Благородном собрании! — крикнула ей вдогонку мадам Терзи, чувствующая себя счастливой оттого, что доставила радость девушке. — В зале собрания! А вы говорите, домнул Миту… Эта девушка рождена для театра.

— А будь оно все неладно! — на этот раз всерьез рассердился сапожник. — Выставка, театры! — Он ненароком толкнул ящичек с инструментами и опрокинул его: на пыльную землю двора полетели во все стороны гвозди. — Они хотят одурманить нас! Не мытьем, так катаньем! Чтоб забыли Татарбунары![3] Отплясывать на их балах, лишь бы забыли мучеников! Но мы вам не доставим этой радости, негодяи!

И угрожающе взмахнул черным большим кулаком в сторону забора, откуда доносился слабый шум города.

— Муська! Чтоб ноги твоей не было в этом театре!

— Почему, неня Миту? — не поняла Мария.

Мадам Терзи испуганно поднялась с табурета, вцепившись рукой в корзину с баклажанами. На пороге кухни показалась рассерженная тетушка Зенобия.

— А ну приди в себя, Миту! — одернула она мужа. — Нашел на ком сгонять зло. В чем виновата девочка? Политикой должны заниматься вы, мужчины. Нужно было держаться, не дать боярам сесть на голову после того, как пришла свобода.