Религия и социализм. Том I - страница 23

3) Уже на ранних ступенях человеческого опыта возможны конфликты между общиной и инстинктами индивида. С дальнейшей дифференциацией общества возможность эта увеличивается. Закон — это прежде всего выражение центростремительной силы, интересов общины. Нет никакого сомнения, что община с наиболее мудрыми законами, т. е. наиболее целесообразно при данных условиях организующая свою внутреннюю жизнь, община, где абсолютное повиновение — общее правило, является наиболее сильной и в борьбе со своими врагами. Общественное мнение, так называемая мораль, служит дополнением к закону. Но что придает ему особенную мощь в борьбе с силами центробежными, с стремлением индивида нарушит интересы ближнего или всей общины ради собственного наслаждения или выгоды, — это религиозная санкция. Боги, хранители договоров, стоят незримо на вечной страже.[17]

Всевидящий сидит на самом верху неба (Варуна, Ураниос, Диос–патер) и бросает разящую молнию в нарушителя клятв. Глубоко внедрившийся страх перед природой и её силами берется таким образом на полицейскую службу, — путем морально–мифического истолкования явлений природы. Солнце–всевидящее, звезды–очи, молния разящая — все это свидетели и судьи, как и сонмы духов, реющих вокруг живых людей.

Когда общество распадается на классы — законы государства становятся явно несправедливыми. Мудрость их не может сводиться больше, только к целесообразной организации труда, брака, военной самозащиты, она должна еще, по возможности не пренебрегая этими целями, обеспечить безнаказанную и возможно более широкую эксплуатацию низших высшими. Религия становится в подавляющем большинстве случаев (хотя, как увидим, не всегда) на сторону закона, хотя бы то и явно классового. Боги становятся богами господ. Они либо презирают простолюдина и раба и карают его за проступки с тою же холодной: жестокостью, что и закон, либо прославляют кротость и непротивление раба, как добродетель, обещая за то награду в ином мире. Спаивая классовое общество, становясь поддержкой господствующих, — религия становится контрреволюционной силой иногда гибельной для общества, «Как подыму руку на господина, разве не стоит за ним ослепительный Мардук, отец его отцов, а с ним все его ангелы», так думает Вавилонский простолюдин, прибавляя к реальным цепям мнимую, более всех парализующую его. «Как подниму руку на господина, не Божья ли воля на то, чтобы он господствовал, а я повиновался, и не спасется ли претерпевший до конца?» Так думает раб христианин.

Но не всегда религия контрреволюционна. Восставшие рабы могут иметь своего бога. Им может явиться бог их родины, если они порабощенное племя, или какое–нибудь божество, особенно почитаемое низшими слоями народа. Благодаря особенному стечению обстоятельств — еврейский бог — Иегова, Саваоф, долго был по преимуществу богом восставших низших классов во всех религиозно–окрашенных европейских революциях. Даже во французских революциях (Великой и позднейших) и в революции итальянской — Иегова, несколько переработанный своими новейшими пророками Руссо и Мадзини — пытался стать во главе революционного народа. Трудно сомневаться в том, что клич «С нами бог!» был воодушевляющим, стало быть усиливающим натиск бунта. Однако даже наиреволюционнейший бог, как мы увидим ниже, несет с собою свои великие невзгоды.

дним из результатов общественной дифференциации (разделения труда сначала, распада на классы потом) яви — лось и появление самостоятельной фигуры жреца.

Жрец берет на себя сношение с богами, посредничество между ними и людьми. Он умеет по всей форме передавать мольбы людские богам. А это все менее возможно для профана, ибо боги понимают, или охотно слушают только старинный язык, язык предков, ведь они сами предки наши, или предки царей. Жрец умеет также как следует принести жертву. Наука правильной молитвы и правильного жертвоприношения, знание заклинаний и обрядов составляет целый сложный курс магизма, т. е. прямого влияния на богов (воли, руководящие природой), вместо немощного труда — воздействия, так сказать, на тело природы. Без веры в магизм человек почувствовал бы себя страшно беспомощным.