Реликвии тамплиеров - страница 28

Весьма вероятно, семья моей матери несколько иначе представляла себе моего отца, чем это было на самом деле, но он оказался прекрасным выбором. Аббатство, конечно же, добилось обещания получить в обмен на эту услугу земли де Розеля — каким бы щедрым ни был тамошний аббат, однако о дальнейшем обогащении и возвышении мелкого землевладельца-овцевода не могло быть и речи. Но в любом случае это был счастливый брак. Мама избавилась от всяких там дворянских и монастырских обязанностей, а взамен получила тихо обожающего ее мужа. А отец, мне кажется, обрел якорь для своей мятущейся души.

А я выучился читать. В монастыре маму обучили языкам — латыни и французскому — и, помимо того, заразили страстью к чтению. С отцом у нее ничего не вышло: он, хотя и не испытывал, подобно всем деревенским, страха перед книгами, все же был не самым прилежным учеником, полагая, что его заботы об овцах могут каким-то образом повредить написанному слову. Но мог часами сидеть у камина и наблюдать за мамой, когда она погружалась в жизнеописания святых и мучеников. Это зрелище, казалось, очаровывало и успокаивало его.

На маленького грамотея скоро обратили внимание в аббатстве — так бейлиф[15] сразу замечает клейменого каторжника. Я в своей полной невинности полагал, что стану таким же пастухом-овцеводом, как мой отец, но на самом же деле был избран для более высокой судьбы. Если б я только мог предполагать, что за участь меня ожидает, как бы тогда наслаждался каждым моментом той простой и незамысловатой жизни! Я обошел бы все окрестные холмы, понюхал каждый встречный цветок, кинул камень в любой попавшийся по дороге пруд. Однако ничего этого не сделал. А в возрасте десяти лет стал послушником.

Мама и отец, вероятно, пребывали в полной уверенности, что у них будут еще дети, если с такой готовностью отдали единственного сына в монахи. Но через год после того, как я покинул отчий дом, слегли в какой-то ужасной лихорадке и умерли почти в один день. Родители мамы тоже скончались, будучи в весьма преклонном возрасте, так что я остался один, если не считать братьев во Христе, живших в аббатстве. А поскольку религиозная общность сама по себе является семьей, я не испытал слишком уж сильного потрясения, когда умерли родители. Это было постепенное, медленное осознание тяжелой потери, и я по сей день поражаюсь, как сильно оно меня гнетет и терзает. Но я по-прежнему любил наши холмистые места и всякий раз, когда мне удавалось выскользнуть из аббатства, отправлялся бродить по полям Холн-Чейс, по берегу реки Дарт, там, где она течет через Хемберийский лес. В семнадцать лет я покинул этот райский уголок, чтобы продолжить учение под руководством учителей, открывших в те дни колледж в соборном городе Бейлстер, в одном дне пути верхом на восток от Бристоля. Само наше аббатство остается в моей памяти всего лишь смесью разнообразных запахов: свечного воска, вареной капусты, старого пергамента и кожи. У меня там был только один друг, к тому же очень необычный.

Брат Адрик — библиотекарь аббатства. Он был высокий и тощий, как скелет из гробницы, с острым носом и глубоко запавшими глазами, словно у горгульи. Он заинтересовался мной, думаю, потому, что меня влекли его бесценные книги, которые я поглощал с буквально волчьим аппетитом. Вряд ли Адрик принял монашеский обет, чтобы быть поближе к Богу или отмолить какой-то смертный грех. Он просто стремился к книгам и знанию. Однажды, вскоре после моего поступления в школу при аббатстве, он застукал меня подглядывающим в библиотеку через замочную скважину, и вместо того, чтобы пинком прогнать прочь, как я того ожидал, открыл дверь и позволил осмотреться. Отныне я всегда мог укрыться в библиотеке у брата Адрика — под жуткой внешностью вурдалака скрывавшего добрейшую душу — от монотонности монашеской жизни. Адрик вовсе не был так уж привязан к своим книгам — в отличие от других библиотекарей, которых я встречал: мертвенно-бледные создания с белесой кожей, словно у рыб из подземных пещер (я не раз видал таких чудищ), охраняющие свои логова, как василиск спрятанное сокровище. Мой друг любил побродить по окрестным селениям и полям, поговорить со встреченными по дороге людьми, расспросить их о местных традициях, старинных преданиях и древних верованиях, и вскоре я уже сопутствовал ему в этих «исследованиях», как он их называл. Он собирал странные факты и записывал их в толстенную книгу, которую никому другому читать не дозволялось. Но более всего привлекали его бесчисленные руины, коими полны наши пустоши: круги и ряды, выложенные из камня, курганы и могильные насыпи, нависающие над долинами, украшая по большей части вершины холмов. Я, конечно, знал о них от отца, поэтому Адрик ценил мое общество, так что это была не просто дружба. По моим сведениям, эти камни сложил волшебный народец — феи (исключая, конечно, те кучи, что явились работой самого дьявола). Адрик, однако же, придерживался иного мнения. Он верил, что эти пустоши когда-то заселили выходцы из Трои, ведомые Энеем, — после того как они бежали из своего горящего города, разрушенного и разграбленного греками. Один из этих троянцев — по имени Брут