Рембо и связь двух веков поэзии - страница 11

Что Рембо делал в Париже и на какие средства он продержался там две зимние недели, неясно.

Не в этот ли раз ему удалось записаться в национальную гвардию или хотя бы пожить при части в ожидании официального оформления; сделал ли он это через полтора месяца, уже при Коммуне? Не исключено, что такие попытки имели место и во время третьего, и во время четвертого побегов.

Стихотворение, озаглавленное «Украденное сердце» или «Истерзанное сердце», не дает внятного ответа на этот вопрос, но расставляет силки тем ученым, которые хотели бы оспорить службу Рембо в войсках Коммуны. Им хочется доказать сразу и то, что «Украденное сердце» отражает душевную боль, испытанную подростком в обстановке грубого быта солдатской казармы гвардейцев Коммуны, и то, что Рембо вообще не был в Париже при Коммуне.

«Украденное сердце» составляет одно из звеньев в серии стихотворений весны 1871 г., на которых лежит отпечаток кризиса, пережитого поэтом до Коммуны, и саркастической издевки, которой он подверг своих врагов, почувствовав опору в Коммуне. Едва читатель обратится к таким вещам, как «Сидящие», «Вечерняя молитва», «Мои возлюбленные малютки», «На корточках», как сразу увидит, что это отчаянно злые, порой циничные стихи. Они в необыкновенно смелых и неожиданных образах клеймят уродства жизни, и в них не почувствуешь стремления к идеалу. Негодуя по поводу уродливо сросшихся со стульями библиотекарей-чиновников или грязного быта монаха, Рембо противопоставляет изяществу парнасских стихов намеренную грубость образов и языка.

Со стихотворения «Сидящие» во многих произведениях Рембо план выражения играет все большую, с первого взгляда даже самодовлеющую, роль. Однако на самом деле он создает иными, более метафоризированными средствами содержание, которое врезается в память глубже, чем если бы оно было в большей степени выражено рассудочным смыслом слов и конструкции.

В плане выражения наблюдается «перехват», но этот «перехват» не просто избыточен. Пусть те шарлевильские сидни не стоили такого пафоса; пусть идеализация девочек, за которыми Рембо полгода назад собирался ухаживать, не заслуживала столь резкого осуждения, которое содержится в языке и тоне стихотворения «Мои возлюбленные малютки»; — пусть даже брат Милотус Калотус не стоил пыла словосочетаний, его уничтожавших («На корточках»), поэтическая энергия Рембо не пропадает даром. Она пошла на то, чтобы породить — на век вперед — поэзию повышенной, эстетически-внутренней, разжигаемой планом выражения экспрессии. Поэтическая энергия Рембо пошла на то, чтобы дать импульс литературным явлениям, в которых в конце концов перо могло быть приравнено к штыку.

Рембо обогащает и усложняет язык, вводит разговорные обороты, вульгаризмы, диалектные слова, иногда в произвольном смешении с книжными научными терминами и искусственно образованными латинизмами. Стремясь к резкости и острой выразительности отдельных, порой отвратительных, черт изображаемого, он в соответствующих случаях будто играет на расстроенном фортепьяно — нарушает ритм александрийских стихов и прибегает к частым переносам — «анжамбманам» из одного стиха в другой. Например, в стихотворении «На корточках», которое исполнено антиклерикального пыла и рисует нравственное и физическое уродство обжирающегося до сонной одури монаха и которое выделяется намеренной грубостью образов, из 35 стихов 16 не строго правильны.

Не менее, чем стихотворение «На корточках», сонет «Вечерняя молитва» был для тех лет произведением скандальным — своей хулигански обостренной арелигиозностью. Сонет, как и другие вещи Рембо этого периода (независимо от того, были ли они приемлемы с точки зрения «хорошего вкуса»), был объективно направлен вперед по течению французской поэзии XX в. и устранял различия между поэтом и непоэтом; сонет предварял моду на примитив, т. е. те тенденции, которые после Руссо Таможенника заденут не только разные модерпипгические течения, но повлияют и на реализм XX в. Рембо за пятьдесят лет до «потерянного поколения» и почти за сто лет до битлов и хиппи открывает возможность выражения в литературе глубоко равнодушного, наплевательского отношения к духовным и моральным ценностям существовавшего общества, включая и религию.