Ренегат - страница 12

— Ваше общество держится на лжи и контроле. — выдаю я. Аарон Селестайн морщится, как будто ее кто-то больно ужалил.

— Знаешь, почему умер твой отец? — цедит она. — За ошибки приходится расплачиваться, иногда цена непомерно велика.

Меня пробирает гневная дрожь. Аарон Селестайн уходит, и на ее месте внезапно появляется темноволосая девушка в черном костюме, как у Фрэнка. У нее светлое лицо, густо усыпанное очаровательными веснушками, изящный носик с едва заметной горбинкой, а в обтянутых белоснежными перчатками руках зажат пистолет-шприц.

В Богеме все (кроме детей) имеют встроенный в руку датчик движения. Его всаживают пистолетом-шприцом в День Сбора, от данной процедуры — по многим причинам, которых перечислять слишком утомительно, — никто увильнуть не может. Теперь, куда бы я не направилась, власть будет знать каждый мой шаг. А чтобы избавиться от отслеживающего передвижения датчика, нужно резать руку, а это очень больно и рискованно, поэтому никто не отваживается.

— Привет, — приветствуется девушка, держа мою правую руку. — Я Кая. Будет немного больно.

— Не умрет. — торопит ее Фрэнк.

Кая всаживает длинную толстую иголку в руку и, нажав на прозрачный курок, впускает под кожу светящегося жучка. Затем дважды надавливает на него и просвечивающийся через тонкую кожу свет начинает мигать.

— Поздравляю, — ехидничает Фрэнк, — теперь он твой. Навсегда.

Отпустив с бледных сомкнутых уст виноватую улыбку, Кая удаляется в шатер.

Преодолев короткое расстояние от палатки к распахнутому входу необъятного здания, останавливаюсь и с усердием нажимаю на пульсирующий подкожный радар, но он, к огромнейшему сожалению, не отключается. Я слегка недоумеваю: почему это дурацкое устройство продолжает мерцать? Покрасневшая вокруг инородного прибора кожа жжет, точно ошпаренная, к тому же нестерпно чешется. Придется терпеть — неприятный зуд исчезнет всего лишь через пару дней.

Насильно оставив заносчивую идею отключить датчик, вхожу в серую унылую ратушу и шагаю по длинному коридору, двигаясь на слитный гул толпы. Невидимой мощной силой меня влечет скрывающаяся за железной дверью, находящаяся в самом конце прохода, комнатушка, где держат несчастных, ожидающих расстрела, приговоренных. Глубоко вдыхаю спертый воздух и сворачиваю в большой плохо освещенный зал. Пять высоких окон оказалось недостаточно, чтобы в помещение попадало достаточно солнечного света.

Перед сценой в пятнадцать рядов выстроились металлические неудобные стулья. Нахожу Лиама и сажусь возле него.

— Хорошо, что не при рождении награждают этой штуковиной. — шутит он.

Если бы жучки вживляли еще в младенчестве — мы бы точно не совались за Дугу.

На наспех сооруженной сцене появляются восемь легатов от каждого Департамента (некоторые никогда не говорят), кроме Первого. От Первого никогда нет представителей. И вообще о Департаменте-1 ничего не известно. Департамент-1 — закрытая местность, и о том, что там происходит никто не ни слухом, ни духом.

Первым к высокой деревянной трибуне выходит неповоротливый мэр Котла. За широкой рострой скрылась его нескладная приземистая фигура, видно только лысеющую голову и содрогающиеся пунцовые щеки. Он долго гундосит, как налетевшая мошкара, о том, какой сегодня важный день, и какой судьбоносный, способный перевернуть вверх тормашками нашу жизнь, шаг мы вскоре совершим. Затем лениво ораторствует о порядке, о службе и о мнимых привилегиях, которые обеспечивает, по его выражению, благодатная власть.

Я случайно переглядываюсь с несколькими сверстниками. Мы знаем друг друга в лицо, но никогда не разговаривали. Да и это уже не важно.

Запыхавшегося, будто от быстрой ходьбы, мэра подменяет легат из Помоны. Их сходство — ни дать, ни взять — сложно преувеличить. Наместник — лысый толстяк, над слюнявыми губами которого кустистой мохнатостью поросли огромные пушистые усы. Он тявкает, как сонная собака, об истории Богема — нашей страны и после каждого слова вытирает обильный пот с морщинистого лба.

— Богем — страна, возникшая из пепла и крови! — токует легат и вскидывает короткую пятерню, растопырив толстые пальцы.