Ренегат - страница 24

Когда все, кроме меня, закончили с ужином и ушли, я продолжаю смотреть на поднос. А, подняв взгляд, вижу за столом Люка. Он ждет, когда я начну и закончу? Или что? Вдруг в моей голове всплывает одно из немногих воспоминаний о нем — праздник в часть дня его рождения. Хемстворд Эбернесс работал инженером, деньги у них всегда водились. Правда пришла только я, а Касс и мама отказались. Помню, было много еды и огромный розовый торт. Но я его не попробовала. Интересно, какой у него был вкус? Тогда Люк весь день не отходил от меня ни на шаг. Мы веселились. Ничего не предвещало беды пока… не прибежала мама. Это потом она ожесточилась. Но тогда ее лицо опухло от слез, под глазами появились отеки с размером в два добротных мешка. Она тряслась, как больной на лихорадку, и еле держалась на ногах. Схватив меня, оно прижала к себе так сильно, что из меня чуть весь дух не вышел. Она безостановочно шептала мне на ухо: «Все хорошо», и продолжала плакать. Я испугалась, не понимая, что с ней происходит. И вдруг, она коснулась ладонями моих щек, взглянула прямо мне в глаза, и сообщила, что отца больше нет в живых. Мир рухнул. Десять тысяч атомных бомб, вдруг брошенных на меня, разрушили все. Все, что существовало. Папочки больше нет! Как мне дольше жить? Сейчас я помню, как стою во дворе дома Люка, не чувствуя под собой земли. А потом бегу, сама не зная куда, лишь бы найти отца. Люк побежал за мной. Он просил меня остаться. Он не слышал то, что сказала мне мама (в тот момент он был во дворе, впервые оставив меня за весь день). Люк бежал за мной, но я бежала быстрее. Я посмотрела на него, он оставался далеко позади.

Глубоко вдыхаю. Только сейчас замечаю, что на тыльной стороне его ладони есть татуировка и из-под рукава тоже виднеется кончик рисунка. У отца тоже была надпись на запястье левой руки. Он вытатуировал наши имена: Касс, мое и Лаверн — имя мамы. Отец говорил, что это самое прекрасное имя из всех, которые он когда-либо слышал. Оно напоминало ему мелодию его любимой песни.

— Что, не знаешь, как правильно есть? — слышу язвительное замечание. Передо мной останавливается Хонор Трикс. С ним еще двое, один из нашей Семьи, Грин. — Ах, да, — продолжает он, — в Департаменте-9 давно уже не знают, что такое еда и как ее есть. Тебе помочь разобраться?

На меня находит полнейшая, неприятная оторопь. Не могу найти, что ответить, ведь отчасти Хонор прав. В Департаменте-9 хорошая еда — роскошь, по цене равна золоту, не каждый может себе ее позволить. Некоторые, как обезумевшие кроты, копошились по помойках, ища хоть что-то более-менее съедобное. Копались обычно изгои, ведь у них нет возможности заработать и крошки хлеба. Я рылась в мусоре мэра, когда еще у него не работала. Мэр съедает все, ничего не выбрасывает, кроме костей, хотя и их он скрупулезно обгрызает. А еще в мусорках роются старики. Стариками называют тех, кому исполнилось пятьдесят и их можно пересчитать на пальцах руки. Их не берут на работу, так как они уже слабые и считаются бесполезными. Всех пятидесяти летних умерщвляют одним единственным уколом специально выведенной субстанции, действующей крайне медленно, тем самым причиняющую адскую боль. Властям не выгодно их содержание. Но есть и такие, кто не доживают до этой процедуры и умирают от голода или замерзают во время суровой зимы.

Насторожившись, Люк молча смотрит на меня. Значит, он действительно меня ненавидит и готов безжалостно бросить на растерзание. Впервые я чувствую себя слабой и беззащитной, при этом отчаянно надеюсь, что найдется кто-то, кто меня защитит. Но этого не происходит, и я не готова постоять за себя, а Люк ничего не делает. Он просто держится в стороне и безучастно наблюдает. Конечно, я же его бросила. С чего бы это ему за меня вступиться? Ребята удаляются, продолжая хихикать. Я оставляю поднос и ухожу, так и не дотронувшись до еды. Бегу по коридору, слепо не замечая никого на своем пути, поднимаюсь по лестнице. Забегаю в комнату отдыха и падаю носом в подушку.

Впервые за много лет я плачу. Просто невыносимо снова оказаться слабой и бессильной. Что со мной произошло? Я стала такой уязвимой в месте, где поощряют жестокость и насилие. Каждую проявленную слабину называют пороком, и за нее придется расплачиваться. Я просто легкая мишень для насмешек и издевательств. Все знают, что слабым в Богеме не выжить. К тому же попав в Департамент-2 можно считать, что попал на войну, в самый разгар бойни. Хорошо, что меня сейчас никто не видит. Скрутившись в баранку, утираю слезы подушкой. Мне зябко. И я хочу обратно домой.