Республика попов - страница 5

Зал третьего класса освещала одинокая лампочка под синим бумажным абажуром. На скамьях, столах, на полу, положив рядом топоры и багры, вповалку лежали мужики. В воздухе стоял густой запах овчины, винного перегара и сосновой смолы. Менкина со своими чемоданами шагу не мог сделать от двери. За те минуты, что он постоял над спящими, насекомые поползли по его телу. Горло сдавила тоска. От этих мужиков, сваленных тяжелым сном, ему передалось странное чувство: казалось, будто все куда-то едут, расползаются, как вши по остывающему трупу. Он тряхнул за плечо ближайшего из спящих — у того бессильно качнулась голова. Спящий выпутался из сонного кошмара к неприятной яви, спросил:

— В чем дело?

— Добрый человек, я добираюсь домой, в Скалитое, — вежливо начал американец, как принято на родине, хотя вовсе не был уверен, не дурной ли сон ему видится.

Спящий пробормотал что-то, и снова голова его повисла в дремоте.

— Добрый человек, я из Америки еду, — встряхнул его американец.

Он заговорил, как пилигрим. И, заговорив, как пилигрим в дороге заговаривает с добрым и отзывчивым прохожим, он снова ощутил на сердце тяжесть: зря, видно, пустился он в дальнюю дорогу.

— Раны Христовы! — еще сквозь сон воскликнул крестьянин и очнулся. — Кто же сейчас приезжает из Америки? Или вы проспали все на свете, добрый человек?

— А что на свете было, расскажите, — стал допытываться американец. — Я не проспал, я все это время был в дороге.

— Оно и верно, наперед не угадаешь, — с благочестивой искушенностью отозвался парень. — Никто не может знать, что случится.

И он кратко перечислил события, равные бедствиям Иова. Американец подсел к нему на чемодан.

— Республики больше нету. Это вы, поди, знаете. Пришли немцы. Пришли и мадьяры. Поляки забрали себе, что хотели. Вот взяли железную дорогу от Чадцы до Звардоня. А немцы — везде. Преподобный отец говорит, это — божья кара за то, что чехи были безбожники.

Они вместе помолчали над случившимся, потому что все равно сказать было нечего.

— Такие дела, — заключил молчание парень. — Так и живем, вроде на узеньких мостках. С одного берега немец подступает, с другого — мадьяр. И оба кричат: «Посторонись!» Вот и сторонись, словак, хоть и некуда. Хошь в воду сигай, хошь шею ломай, только — прочь с дороги. Такое тут, верьте, поднялось — вроде как кобыла подыхает. Стали нас клевать не хуже воронов. И господа поляки туда же — лишь бы нам власть свою показать. Сильные нам очи выклевали, а там уж и слабые в кишки вцепились. Такие дела.

— А все — злоба, — продолжал он. — Злоба в мир вошла, коли уж поляки польстились на нашу ветку от Чадцы до Звардоня. Нужна она была им? Не нужна. А с веткой забрали половину Черного, половину Сврчиновца да половину Скалитого.

— Скалитого? — опешил американец Менкина.

— Его самого, — вступил в разговор мужик с багром. — Я сам из Скалитого, Мразницулин сын. Половина Скалитого ныне на польской стороне, половина на нашей. Вот ведь что выдумали. Да разве когда бы кто подумал, что поляки так сделают. Ходили к нам за дешевыми батевскими ботинками, мы к ним — за колбасой…

Он больше всего жаловался на поляков, потому что они были соседями.

На последний отрезок дороги много потратил времени Менкина. Ждал утра на станции, ждал на лесопилке — не подвернется ли попутный возчик. Но он уже чувствовал себя дома по знакомому аромату смолы и оттого, что по телу ползали насекомые. Войтех Петрушиак повез его домой на порожней ломовой телеге. Сзади, привязанные цепью, лежали американские чемоданы. Менкина придерживал их руками, сидя на охапке сена. На малорослых польских лошаденках от жары высыхал пот. Стояло лето, но овсы только-только начинали светлеть. Деревни пахли дымом, овечьим пометом. Это успокаивало. Американец мысленно давно обогнал усталых лошадей, он давно уже был дома, среди своих, которых, строго говоря, никогда не покидал. Поэтому больше молчали.

Петрушиак, намереваясь пуститься в разговор, показал кнутовищем на железную дорогу — это было, когда уже выехали на земли Скалитого. По рельсам катилась дрезина, на дрезине сидели польские таможенники в новой форме, с лихо заломленными фуражками. Они дружески замахали возчику, один из них улыбнулся. Хорошо видны были его белые зубы — дорога шла совсем рядом с рельсами, немного повыше. Петрушиак остался холоден, несмотря на улыбку таможенника.