Ресторан Мари Дюпьер - страница 7

Рене сам не заметил, как задремал. Бой, раздавшийся из массивной башни напольных старинных часов, выдернул его из забытья. За столиком напротив пристроилась блондинка в неприятном для глаз Десанжа облегающем деловом костюме. Этот костюм напомнил ему о крестинах первенца Франсуа, когда все дамы, пришедшие в церковь, были одинаково одеты по моде последнего сезона в такие же строгие, официальные, но одновременно будоражащие чувственность костюмы.

Ох, и напился же он тогда! Хорош крестный отец… Ему простили, списали все на страдания покинутого мужа. К тому же в церковь явилась его Элен, а всему участку в подробностях была известна драматическая — а на взгляд Рене, просто дурацкая — история их брака.

Сначала все завидовали молодому инспектору, каким-то чудом заманившему к алтарю эту пышногрудую, длинноногую красавицу со взглядом дьяволицы на лице святой. Теперь ему уже казалось невероятным, что их брак продлился целых семь лет: Элен начала крутить на стороне еще до свадьбы, и ее взбалмошный характер с годами здорово измотал его. Когда же наконец подвернулся этот недотепа-коммивояжер, Рене с легким сердцем дал ему увезти собственную жену, чуть ли не помогая своему преемнику…

К концу пытки семейной жизнью Десанж старался проводить на работе все свое время и зачастую оставался ночевать в кабинете. Он увлекся криминалистикой, и даже милая его сердцу история средних веков отошла на второй план. Именно тогда он понял, что это у них действительно семейное: дед утверждал, что все Десанжи — прирожденные полицейские.

Вспомнив деда, Рене улыбнулся. Была еще одна наследственная черта, кстати, вводившая в заблуждение многих: в роду Десанжей красота породы у мужчин проявляется лишь за порогом тридцатилетия. Зато к старости наступает расцвет. Не случайно дед в шестьдесят женился на двадцатилетней красотке Мишель, которая вскоре родила ему двойняшек, Жюли и Ребекку. Вот шуму-то было! Больше всего соседки кудахтали на тему: зачем молоденькой модели (правда, неизвестного журнала) выходить замуж за хоть и заслуженного, но пенсионера-полицейского. Эти дурацкие бабские пересуды и сейчас его веселили.

— Десанж, это вы мне так обрадовались? — раздался голос над его головой.

«Только без паники! Пока ничего страшного не случилось», — сказала себе Роберта. Сцепив пальцы на затылке, она сделала несколько плавных наклонов, глубоко дыша животом. В голове у нее все еще вертелась услышанная вчера в машине американская песенка:

Непристойно и очень привязчиво.

Из Комерси она удирала в Париж, как последний магазинный воришка — избегая государственных шоссе, проскакивая Нанси, Лильяс — сколько во Франции таких же заштатных городишек, похожих на цветочные клумбы! Она никак не рассчитывала, что поддельные кредитки окажутся таким непрочным капиталовложением — во всех супермаркетах, во всех приличных магазинах служащие непременно хотели авторизовать ее карточки, хорошо еще, что из ювелирного магазина в Комерси она успела уйти до того, как служащий позвонил в полицию.

Господи, наконец-то Париж. Роберта бросила машину на окраине и на станции «Порт-де-Лилас» спустилась в метро. Она решила не выходить наверх, пока в голову не придет что-нибудь стоящее. Роберта терпеть не могла толпу. Но когда ее жизнь заходила в тупик, как сейчас, она заточала себя в ненавистные людские потоки, стимулируя мозг к поиску выхода.

Роберта не спала уже вторые сутки. Напряжение, мелькающие в окнах вагона метро рекламные шиты, гомон входящих и выходящих пассажиров — все это создавало в голове ощущение космического полета. А потом она почувствовала характерный мандраж, всегда предшествующий появлению в ее голове новой идеи. Роберта порылась в сумочке в поисках мятных леденцов, но вместо них извлекла рекламный проспект, сунутый ей мальчиком бензозаправке.

Роберта раскрыла проспект и прочитала следующее: