Резня на Сухаревском рынке - страница 22

Да, сказал он себе, не следовало отпускать девушку, хотя бы для того, чтобы она опознала бритого мертвеца с Лазаревского кладбища. Осколок, найденный Скопиным, еще ничего не доказывал. Надо объявить ее в розыск – именно ради опознания! И не стоило самому бегать по улицам и переулкам. Ведь он повел себя перед Скопиным совершенно по-дурацки, не обосновав важность свидетельских показаний девушки! Скопин, правда, и сам хорош – мог бы догадаться, а не рассиживать на стуле и не говорить благоглупости. Вот уж правда – живое доказательство необходимости реформ! Столько пустой болтовни, когда дорога каждая секунда! Когда девушка… нет, ценный свидетель подвергается опасности!

Архипов, отдышавшись, пошел обратно в часть, в сторону выдававшейся вверх каланчи. Жаль, что нельзя подняться наверх и спросить у пожарного, не видал ли он, куда пошла девушка – пожарный, скорее всего, не обратил на нее никакого внимания – сверху все люди представлялись малыми муравьями, важнее было не пропустить черный дым пожара.

Вернувшись, пристав застал дежурного, дымящего папироской у дверей части.

– Пока меня не было… эта девушка не вернулась?

– Никак нет! – вскочил дежурный, пряча папироску за спину.

– А этот… Скопин? Он ушел?

– Никак нет! Иван Федорыч пошел в покойницкую, смотреть, как доктор мертвяка режет.

– А, – устало сказал Архипов. – Понятно. Вызови мне посыльного. Я сейчас составлю описание этой девушки… она – важный свидетель, понимаешь?

– Так точно!

– Вот, – сказал Архипов, как будто оправдываясь. – Важный свидетель, а ты ее отпустил…

– Виноват!

– Ну ладно, положим, ты не знал. Пусть это описание размножат и передадут во все части – мол, мы ее ищем для опознания.

– Слушаюсь!

– Хорошо, – кивнул Архипов.

Он вошел в часть, которая уже была полна народу, пришедшего своими ногами или приведенного под белые ручки, сел за свой стол и быстро набросал запрос о розыске. Потом стал описывать Машу нарочито казенным слогом. Закончив описание и передав его однорукому унтеру Прибылову, пошел в морг.

Доктор Зиновьев и Скопин стояли у дверей морга. Зиновьев курил папиросу, а Иван Федорович свою черную трубочку.

– Вы ко мне, Захар Борисович? – приветливо крикнул доктор. – Мы уже все подготовили – раздели, помыли, честь по чести! Вскрытие я пока не делал, впрочем, чего там вскрывать-то? И так причина смерти яснее ясного.

Архипов подошел, не глядя на Скопина. А тот смотрел спокойно, ни о чем не спрашивая. Грязные русые волосы падали ему на лоб, глаза были красные, невыспавшиеся.

– Покажете? – спросил Архипов.

– Конечно, – отозвался доктор. – Там такие ранения, что просто прелесть. Пойдемте.

Он бросил папиросу, раздавил ее носком сапога и приглашающе посторонился.

Морг при Сущевской части представлял собой две большие комнаты, располагавшиеся напротив друг друга. В конце коридора находился покатый спуск в холодный подвал, где хранились невостребованные тела. А рядом – крохотный кабинетик доктора.

– Налево, – предупредил доктор из-за спины Архипова. – Прямо рядом с дверью.

Захар поморщился, привыкая к запаху, вошел в комнату с низким потолком и двумя окнами.

– Вам свет включить или так разберетесь? – спросил доктор.

– Не надо. Все видно, – ответил Архипов, останавливаясь у обитого жестью стола, на котором лежал бритый. С другой стороны встал Зиновьев. Скопин же не стал входить в комнату, а привалился к косяку, не вынимая изо рта своей трубки.

– Итак, – начал рассказывать доктор. – Мы имеем две раны от колюще-режущего оружия. Одна перерубила шейные позвонки, а вторая вот тут – прошла сквозь ребра.

– Вижу, – сухо ответил Архипов.

– Я предполагаю, что сначала была нанесена рана около шеи. Вероятно, наш клиент нагнулся, и тут убийца нанес удар. Второй же удар был добивающим, чтобы умертвить наверняка.

– А почему не наоборот? – спросил Архипов.

Доктор оглянулся на Скопина.

– Если уж убил, так убил, – ответил тот. – Ударил в сердце? Тогда зачем бил еще и в спину?

Архипов пожал плечами. Скопин говорил правильные вещи, но Захар был все еще раздражен его поведением. Он вообще теперь принимал все, что говорил или делал Скопин, с крайним неудовольствием, даже если тот бы прав.