Римский Лабиринт - страница 9

Либо он умер, либо мои часы остановились.

Джулиус Генри «Граучо» Маркс

в комедии «День на скачках», 1937

2007, 2 сентября, утро, Москва

Анна озябла по дороге к метро, но как только её ноги ступили на эскалатор и на неё повеяло хорошо знакомой тёплой негой московского чуда, она перестала дрожать. Она с детства любила этот воздух, пропитанный запахом резины, электричества, духов, чистящих средств и ещё сотней других пролетающих мимо ароматов.

Анна любила аскетические станции, одетые в строгий серый гранит, но нравились ей и выполненные в стиле сталинского барокко народные дворцы-музеи с нарочито патетичными скульптурными композициями, разноцветной мозаикой, высокими сводчатыми потолками, расписанными сценами великих свершений и побед советского народа. Каждый москвич, каждый гость столицы некогда должен был усвоить из всей этой помпезной роскоши чувство глубокой благодарности за принадлежность к большому человеческому муравейнику, имя которому — Метро, Москва, Советский Союз.

Метрополитен был для Анны больше чем средство передвижения — он, словно пуповиной, связывал её с реалиями «настоящей» жизни. Глядя на лица окружающих, их походку, манеру поведения, Анна силилась представить, кем были эти люди, чем они занимались, о чём думали. Она постоянно признавалась себе в том, что, хотя хорошо была осведомлена о секретах корпораций, о жизни простых смертных ей было известно очень мало. У неё сложился узкий круг знакомств, и её двумя привычными маршрутами были дорога на работу и дорога к своей старой квартире, где теперь жила её мама. Анна с детских лет поместила себя в виртуальный мир, и когда теперь всматривалась в лица людей, вслушивалась в их разговоры, ей казалось, что она спит и видит сон.

В глубине души Анна мечтала о другой жизни — о той, которая иногда врывалась в её окно с запахами майского дождя. Тогда её лёгкие раскрывались, как крылья ангела, и пьянящий кислород с жадностью поглощался ими, а кровь разносила всем страждущим членам и клеткам тела бодрящую, звенящую радость. Анна истосковалась по радостям, а может быть, даже и горестям обыденной жизни — жизни реальной, не виртуальной.

Она хорошо понимала, что вырваться из своей рутины ей не по силам, но жизнь людей манила её не меньше, чем манила она Снегурочку в известной пьесе Александра Островского. Страшила ее жизнь ничуть не меньше, чем манила. Результатом этого внутреннего конфликта были подавленность и упадок сил, которые с некоторых пор стали неотъемлемой частью её существования.

Анна заглянула в покачивающуюся черноту за окном. Затем, как всегда не без некоторого удивления, поглядела на своё собственное отражение, летящее поверх этой черноты, через подземный коридор. Светло-зелёные, как весенняя зелень, глаза светились на её чистом лице, окаймлённом спадающими до плеч волосами цвета рыжей осени. Анна закрыла глаза, и ей вдруг показалось, что, как только она это сделала, её призрачное отражение за стеклом вагона осталось в глубине туннеля, а её саму поезд унёс дальше. Она открыла глаза и вздрогнула — её отражения действительно не было видно. Электропоезд въезжал на станцию.

В двери вагона, что были прямо напротив Анны, вошёл бомж. Наверное, после бессонной ночи где-нибудь на улице он дождался открытия метро, и теперь на какое-то время, пока его не вышвырнет милиция, будет наслаждаться теплом и покоем. Всем своим видом этот грязный пассажир неопределённого возраста молчаливо благодарил людей в вагоне уже за то, что его принимают. Осмотревшись по сторонам, он на миг встретился глазами со взглядом Анны. Опытному, намётанному оку бомжа всё стало ясно — она не будет его гнать. Опустив глаза, человек пристроился на противоположной от Анны стороне скамейки.

«Почему он стал таким? — спрашивала себя Анна, закрывая глаза. — Алкоголик? Выгнали из дома? Или, может быть, произошло в его жизни какое-то другое несчастье?»

Когда поезд снова помчался по тёмному туннелю, Анна, чтобы отвлечься от своих мыслей, воспроизвела в голове точную копию схемы линий московского метрополитена — этот сложный лабиринт из двенадцати взаимосвязанных веток. Она даже помнила названия и расположение всех ста семидесяти трёх станций. Зачем, спрашивается? Ведь её собственный маршрут был почти неизменен.