Ришелье. Спаситель Франции или коварный интриган? - страница 6

Конечно же епископ высказывался не от себя лично, а от имени своего сословия, но для него самое важное заключалось в том, что выступить доверили ему, а не кому-то другому. И теперь именно на него были обращены взоры «лучших людей» Франции, а главное — самой Марии Медичи, правившей страной.

На самом деле наш герой отлично знал истинную цену «правления» Марии Медичи, умудрившейся менее чем за пять лет практически свести на нет все финансово-экономические достижения Генриха IV. Но что такое истина, когда на кону стоит карьера? Конечно же епископ Люсонский отдавал себе отчёт в том, что он говорил, но его совершенно не мучили угрызения совести за поистине лакейское угодничество. Более того, его очень даже устраивали «таланты» Марии Медичи в государственных делах, равно как и её слабохарактерность. Ведь бездарность правителя всегда и везде была на руку не одним только авантюристам-временщикам вроде Кончино Кончини, но и сильным людям, умевшим направлять безвольных «властителей». И проблема тут всегда и везде состояла лишь в том, кто окажется у трона — авантюрист или человек подлинного государственного масштаба.

Мария Медичи. Неизвестный художник

Что же касается коллег епископа Люсонского, то они удовлетворённо констатировали, что их представитель как нельзя лучше справился со своей миссией. Доволен был и сам Арман-Жан дю Плесси-Ришелье. Он понимал, что с этого момента стал фигурой общегосударственного масштаба.

Понятно, что выступал не только епископ Люсонский. Аналогичным образом барон де Сеннесэ представил наказы дворянства, а Робер Мирон — третьего сословия. Но, по сути, ничего не изменилось, и эти Генеральные штаты закончились, как и начались.

Закрывая заседания, Людовик XIII заявил делегатам:

— Господа, я благодарю вас за усердный труд. Мы изучим ваши наказы и в скором времени дадим вам ответ.

Ответа не последовало. Соответственно, работа Генеральных штатов оказалась бесплодной, и вся эта многолюдная ассамблея лишь очередной раз подтвердила, как написано в «Мемуарах» Ришелье, «что недостаточно знать болезнь, если отсутствует воля излечить от неё».

После закрытия Генеральных штатов Арман-Жан дю Плесси-Ришелье некоторое время (по некоторым данным, до двух месяцев) оставался в Париже. Но потом, не дождавшись желанного вызова в королевский дворец, он возвратился в свою епархию, продолжая день и ночь думать о своём собственном будущем, которое всё ещё оставалось неопределённым.

Естественно, епископу Люсонскому очень хотелось понравиться Марии Медичи, и, надо сказать, он в конечном итоге преуспел в этом. С другой стороны, и молодой Людовик XIII тоже после речи на заседании Генеральных штатов обратил на него внимание.

А 28 ноября 1615 года имело место бракосочетание пятнадцатилетнего Людовика XIII и четырнадцатилетней Анны, дочери короля Испании Филиппа III. Так вот после этого епископ Люсонский был назначен духовником этой молодой женщины и вошёл в узкий круг личных советников королевы-регентши, продолжавшей править Францией, несмотря на то что её сын уже номинально достиг совершеннолетия.

Став духовником Анны Австрийской[3], Арман-Жан дю Плесси-Ришелье вскоре добился и расположения Кончино Кончини, которого теперь все именовали маршалом д’Анкром.

В результате в мае 1616 года наш герой вошёл в Королевский совет и занял там пост государственного секретаря. Столь быстрый взлёт произошёл не случайно и был связан со многими причинами. Но плавной из них было, пожалуй, то, что Мария Медичи решила избавиться от всех советников, доставшихся ей от Генриха IV. На их место она конечно же ставила «своих людей», и вот в их число и ухитрился попасть тридцатилетний епископ Люсонский.

Дальше — больше. В конце ноября 1616 года он уже был министром, ответственным за ведение иностранных и военных дел. Некоторые историки даже называют точную дату этого назначения Армана-Жана дю Плесси-Ришелье — 29 ноября 1616 года. Если это так, то его мать, урождённая Сюзанна де ля Порт, тихо угасла всего за несколько дней до этого, так и не дождавшись триумфа своего любимца. Умерла она в своём старом фамильном замке в возрасте примерно шестидесяти лет.