Рисунки на крови - страница 19

Проходя мимо магазина старомодной одежды на углу, Зах постучал в открытую дверь и приветственно помахал его владельцу-хиппи (который недавно по-соседски продал ему по дешевке черный сюртук на шелковой подкладке королевского пурпура — хотя до Рождества ходить в нем будет слишком жарко), потом прошел насквозь площадь, приютившую развалы, где в зависимости от дня и везения можно найти что угодно — от бесполезного мусора до самых настоящих сокровищ Лафитта. И вот он уже на Французском рынке, где со всех сторон его обступают аппетитные запахи и гармоничные краски, где под сводом старой каменной крыши свалены в огромные светящиеся груды дары съедобного мира.

Здесь были пирамиды помидоров, алых до боли в глазах, огромные корзины баклажанов, блестящих, будто начищенная пурпурная лаковая кожа. Вот темно-зеленые сладкие перцы и изысканная кремовая зелень нежных маленьких миртильон-патиссонов. Вот луковицы — огромные, размером-с голову ребенка, — красные, желтые и жемчужно-белые. Вот орехи, и спелые бананы, и гроздья прохладного, будто глазированного, винограда, а вот свисают со стропил свежие травы, продаваемые по пучку, роскошные косы чеснока и сушеных красных перцев-табаско. Вот стебли свежего сахарного тростника, продаваемые по футу, так чтобы можно было жевать и высасывать сладкий сок, бредя по рынку и восхищаясь запахами. А вот еще выращенный дома рис и бочонки блестящих красных фасолин к нему, и длинные связки копченых сосисок-кажун, чтобы бросить в кашу для вкуса. В стороне тянулись рыбные ряды, где можно купить свежих крабов, и раков, и даже сома, и ярко-голубых креветок с Залива длиной в ладонь, и даже — если очень захочется — аллигатора.

И у каждого прилавка — торговцы, нахваливающие свой товар, старики, прибывшие сюда до рассвета в тяжелогруженых грузовиках. Лица их напоминали изборожденную складками хорошо выделанную кожу, черную или темно-коричневую, — кажун, кубинцы, временами даже азиаты. Рынок, на взгляд Заха, был одним из наиболее культурно и этнически разношерстных мест города. Хорошая карма для места, куда еще каких-то две сотни лет назад за утренними покупками приходили рабы.

У каждого торговца товар был самый лучший, самый свежий, самый дешевый; все и каждый заявляли об этом один громче другого, пока настойчивая многоголосая хвала фруктам и овощам не поднималась к сводам, чтобы спиралями разойтись меж каменных колонн. Товар вам здесь продадут штучно или за фунт и весь, черт побери, сразу, если захотите.

Но Заху хотелось иного. Он шел через рынок, присматриваясь, по не покупая, пока не достиг раскинувшейся на задах барахолки. Здесь товары бывали или ветхие и обшарпанные, или странные и причудливые. Столы ломились от ракушек на магнитах и керамических раков-солонок, а между ними стояли козлы, с которых торговали кожаными украшениями, сапожными ножами, эфирными маслами и пучками благовонных палочек и подозрительными с виду кассетами, записанными с CD-диска, что купил недавно продавец.

Некоторые торговцы приветственно кивали Заху. Вот Гарретт — нервный парнишка с обесцвеченными перекисью волосами и трагическими глазами ангела. Гарретт рисовал картины, слишком страшные для жаждущих портрета толп с Джексон-сквер; на столике перед ним были разложены распятия-подвески и светоотражающие очки. Торговля шла бойко. Вот пурпурноволосая Сирена, пахнущая пачулями жрица неведомой богини, счастливо кивает над своим алтарем пиратских “Cure” и “Nirvana”. Сирена безмятежна, как само ее имя, пока какой-нибудь ни о чем не подозревающий нечистый на руку покупатель не сочтет ее легкой добычей!

Тогда она как хлыст разворачивалась единым змеиным движением, одной рукой забирая в захват несчастного вора, а другой высвобождая свой товар. Вот похожая на привидение Лареза с черной подводкой а-ля Клеопатра: эта худышка в рваном бархатном платье читала Таро на площади — когда не продавала на рынке самодельных кукол-вуду. Особой прибыли ее гадания не приносили: она рассказывала клиентам столько плохого и так часто попадала в точку, что клиенты почти всегда требовали деньги назад, и она всегда их возвращала — но обязательно с числом, нацарапанным на банкноте нестираемым маркером, день и год — иногда в далеком будущем, иногда зловеще близко.