Рог Роланда и меч Гильома - страница 22
Две бури гремят над землей: одна в Ронсевальской долине, на бранном поле; другая буря завывает и грохочет над всею Францией. От северных нормандских скал до южных лесов, от бретонских пустошей до альпийских лугов засвистел ураган, низвергнулся на землю ливень. Там — хлещет град величиной с куриное яйцо. Там — в небесах сверкают молнии и колеблется земля от неслыханного грома. Нет крепости, где бы не трещали от ветра стены, нет деревни, где бы не вспыхивали от молний соломенные крыши. Всех, кто это видит, объемлет страх. Все кричат: «Настал конец света!..» Нет, ошибаются испуганные французы — то не Судный день настал, то скорбит весь Божий мир, предчувствуя гибель могучего Роланда.
Между тем наступают французы и бьют врагов без промаха. Сотни, тысячи неверных нашли смерть у входа в Ронсевальское ущелье. Было их сто тысяч, а осталось всего двое израненных бойцов: еле-еле спаслись они бегством, бросились в лагерь короля Марсилия — рассказать о великой потере, о гибели сарацинских пэров, о знатных мечах и быстрых скакунах бесстрашных франков.
Получили французы передышку, разбрелись по долине, ищут своих собратьев в грудах мертвецов. Кто отыскал павшего друга — не может сдержать слез, кто соединился с живым товарищем — благодарит небо.
— Бесстрашен наш народ! — воскликнул архиепископ Турпен французским пэрам, собравшимся на высоком холме. — Нет ему равных в бранном деле!
ИСТОРИЯ ПЯТАЯ
«Сам я не трус и трусов не терплю!» — История Гроссаля. — Адская Бездна и Святая Секира. — Пятый бой. — Три призыва к Оливье. — «Мало быть смелым, надо быть и разумным». — Последнее предательство Ганелона. — Ответ Олифану. — Рука Марсилия и копье альгалифа. — Смерть Оливье. — Король возвращается. — Бегство арабов. — Благословение Турпена. — Прощание с Дюрандалем.
А между тем царь Марсилий, узнав о гибели своих мужественных пэров и о смерти тысяч язычников, собрал всю оставшуюся рать, и была она несметной: полков двадцать, если не больше, повел Марсилий в бой на французскую заставу. Семь тысяч сарацинских труб огласили ревом окрестность, собирая мавританские войска на последний бой.
Услышав этот рев, топот коней и несмолкаемые крики арабских воинов, все ближе, все громче доносящиеся со всех сторон, Роланд положил руку на плечо Оливье и сказал ему негромко:
— Да, брат мой, теперь уже нет сомнения в измене. Трус и предатель Ганелон обрек нас на смерть. Вижу: ожидает нас битва, горше и сильней которой еще не видывал белый свет. Что ж! Есть у меня Дюрандаль, а у вас в руках — Альтеклер. Не одну победу добыли мы нашими мечами, многие страны и земли покорили с их помощью. Пусть же и после сегодняшней сечи никто не сложит о нас позорной песни!
Во главе своих дружин, пошедших в новый бой против франков, царь Марсилий поставил грозного и зловредного араба Абима, чье имя звучало для христиан как два страшных слова: Адская Бездна. Козни и коварство ценил Абим более, чем галисийские клады и сокровища. Никто не видел его смеющимся, но всем нехристям был знаком его яростный оскал. Пожалуй, не было в сарацинском войске другого такого безрассудного воина, за что Марсилий и приблизил к себе Абима.
Первым помчался Абим в битву, сжимая в руке стяг с драконом, который вверил ему царь. Увидев этот стяг, вздрогнул архиепископ Турпен и сказал сам себе:
— А, вот и ты, нечестивец, вот и ты к нам пожаловал, еретик! Давно я хотел скрестить с тобой оружие. Сегодня один из нас погибнет. Сам я не трус и трусов не терплю!
Вонзил Турпен шпоры в необъятные бока своего коня, недаром тот звался Гроссалем — Громадиной. Не конь у Турпена, а загляденье: в круге он широк, боками длинен, сам приземист, а в седле подъемист. Хвост у Гроссаля белый, грива — чалая, морда — рыжая, уши у него короткие, а ноги сухие и стройные. И хоть летел Турпен на смертный поединок — вспомнил, как вернул он себе однажды своего любимого коня, и улыбнулся.