Роковая женщина - страница 6

— У меня для вас срочное сообщение, господин посол, — прошептал он, по возможности плотно приблизив лицо к двери.

— Срочное? От госсекретаря? Я вчера разговаривал с этим проклятым придурком, и он, похоже, даже не знал, где находится Венесуэла!

— Это личное, сэр.

— Личное? О чем, черт побери?

— Думаю, вам лучше прочесть его самому.

— Ну, ладно.

Послышалось звяканье цепочек и открываемых замков, затем дверь отворилась, позволив вошедшему охватить взглядом шикарное холостяцкое гнездышко Роберта Баннермэна и самого посла, облаченного только в полотенце, обернутое вокруг бедер. Он недовольно взирал на молодого человека.

— Лучше, чтоб это оказалось важным, — мрачно сказал он. — Давай.

— Роберт, дорогой! — неожиданно воскликнул красивый высокий женский голос — вероятно, из спальни. — Что-нибудь случилось?

— Ничего, милая. Записка. Я только на минуту.

Зашуршал шелк и внезапно пахнуло дорогими духами. Следом за Робертом возникла прелестная молодая женщина в мужском халате и с растрепанными белокурыми волосами.

— Мой муж вернулся из Парижа раньше времени?! — испуганно спросила она. — Скажи мне правду!

— Нет-нет, уверен, что ничего подобного, — ответил посол, разворачивая лист бумаги.

— Но это не плохие известия, дорогой?

При слабом освещении трудно было поручиться со всей ответственностью, но молодой человек был почти уверен, что это была жена Маноло Гусмана-и-Перейра, нефтяного магната, имевшего огромное влияние на нынешнее правительство. Если так, а более внимательный взгляд подтвердил, что это так — посол пошел на дипломатический риск. Помощник содрогнулся, представив себе последствия, которые возникнут, если Гусман когда-нибудь узнает, что американский посол спит с его женой.

Выражение лица посла могло выражать что угодно, но только не скорбь.

— Семейные дела, — сказал он женщине. — Ничего, что бы касалось тебя, дорогая.

Вернув прочитанный лист помощнику, он отрывисто произнес: — Возвращайся и пошли телеграмму моей бабушке. Сообщи ей, что я буду дома завтра вечером. — Он уже закрыл дверь, но затем снова слегка приоткрыл ее: — И не стой здесь с открытым ртом, парень. В чем дело?

— Я просто хотел сказать, сэр, что очень сожалею…

Посол Баннермэн кивнул.

— Конечно, — сердито буркнул он. — Спасибо. Это, разумеется, огромная трагедия. Но жизнь должна продолжаться.

Дверь захлопнулась перед носом молодого человека. Он услышал, как закрываются замки и звякают цепочки. Потом услышал — или подумал, что услышал — громкий смех, через несколько мгновений сменившийся стоном наслаждения, после чего сеньора Гусман взвизгнула с притворным негодованием:

— Ах, Роберт, грубиян, подожди, по крайней мере, пока мы вернемся в постель!

Просто для того, чтобы убедиться, что он не передал послу ошибочное сообщение, молодой человек развернул бумагу и перечитал текст. Но никакой ошибки не было.

Артур Алдон Баннермэн умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти четырех лет.

В сообщении не было сказано, где и при каких обстоятельствах это произошло.

Патнэм Баннермэн Второй, младший брат посла, узнал о смерти отца ранним утром, направляясь в Центральный парк для своей утренней пробежки.

Он не был прирожденным энтузиастом бега, и хотя в юности у него отмечали большие способности ко всем видам спорта, которые присущи молодым людям его класса, он был лишен тем не менее того яростного духа соперничества, сделавшего его старшего брата легендой в Гротоне и Гарварде. Из двух братьев Патнэм был выше ростом и имел более выраженное атлетическое сложение, но именно Роберт нанес тот знаменитый удар, закрывший счет на последней секунде матча Гарварда против Йеля, и стал считаться одним из лучших в стране игроков в поло.

Даже сейчас, в тридцать шесть лет, Патнэм все еще обладал крепкими мускулами, которые не требовалось укреплять физическими упражнениями, но, в отличие от старшего брата, он начал набирать вес — не много, но достаточно, чтобы каждое утро выбегать на пробежку в парк в старом, еще студенческом спортивном костюме и в точно таких же старых спортивных тапочках, с полотенцем на шее. Он не захотел приобретать себе пижонские кроссовки, предпочитая думать, что он «тренируется», а не «просто бегает», однако для чего он тренируется, было неясно даже ему самому.