Роковой перекрёсток - страница 7

Стоило ему вырвать ее из вихря богемной жизни и поселить в просторной мастерской, как она тут же с головой ушла в живопись. Такое рвение внушало Виктору некоторое беспокойство, но он был счастлив, что дает ей возможность самореализоваться, и надеялся, что после выставки, к которой Таша подготовила три своих натюрморта, ее творческий пыл поостынет. Но когда одно из ее полотен, выставленных в галерее Буссо и Валадона, купили, она так вдохновилась, что теперь, бывало, работала по ночам при тусклом свете газового рожка. А Виктор ценил каждое мгновение, проведенное наедине с любимой. Его очень огорчало, что Таша не разделяет это желание, и он начинал ревновать ее к живописи даже больше, чем к коллегам-художникам.

Не в силах усидеть на месте, он принялся расхаживать из угла в угол. В нем боролись противоречивые чувства: с одной стороны, его привлекали независимость и целеустремленность Таша, но в глубине души он все равно мечтал, чтобы она принадлежала только ему одному.

«Идиот несчастный! — укорял он себя. — Это верный способ ее потерять. Перестань себя изводить! Неужели тебе нужна мещаночка, которую интересует только собственная внешность, наряды да домашнее хозяйство? Да рядом с такой ты со скуки бы помер! Откуда же тогда в тебе эта беспричинная ревность, желание все контролировать, эта тяга к стабильности?»

В детстве в присутствии отца Виктора всегда охватывал страх. Когда отец умер, этот страх исчез, но на смену тут же пришел другой — Виктор стал бояться, что мать влюбится в какого-нибудь мужчину. Эти опасения отравили ему юность. Когда же Дафнэ — так звали его матушку — погибла в результате несчастного случая, Виктор твердо решил стать самостоятельным. Но тут в Париж приехал его опекун Кэндзи Мори, чтобы помочь ему вести дела в книжной лавке, и, сам того не ведая, лишил молодого человека свободы выбора. Именно Кэндзи приучил Виктора вести размеренный образ жизни, деля свое время между книжной лавкой и смежной с ней квартирой, иными словами, между торговым залом и случайными связями, и с годами это вошло в привычку.

Он вновь взглянул на фотографию Таша. Ни одна другая женщина не вызывала в нем столь глубоких чувств. «Нет, — подумал он, — я не хочу ее потерять! Скоро, совсем скоро мы увидимся вновь». Он погасил газовый рожок и отправился наверх.

В лавке пожилой ученый из Коллеж де Франс что-то тихонько бубнил себе под нос в попытках разобрать текст «Космоса» Гумбольдта, а еще один посетитель — лысый бородач — перелистывал новый перевод Вергилия. Жозеф не обращал ни малейшего внимания на потенциальных покупателей. Он был занят любимым делом — вырезал из газет статьи о всяческих курьезах, разбирал и сортировал их, при этом невероятно фальшиво напевая арию из оперы «Лоэнгрин». Последнее время настроение у Жозефа постоянно менялось: то он готов был прыгать от беспричинной радости, то впадал в меланхолию. Виктор полагал, что юноша переживает из-за болезни Кэндзи, он и сам испытывал подобные чувства.

— Да отложите же вы ножницы, будь они неладны. Обратите, наконец, внимание на то, что происходит вокруг.

— Вокруг не происходит ровным счетом ничего, — пробормотал Жозеф, не прерывая своего занятия.

— Доктор уже приходил?

— Только что ушел. Он посоветовал настой такой, ну, тоне… тону…

— Тонизирующий.

— Точно! Из цветов ромашки, листьев березы и смородины. Можно чуть подсластить и добавить молока. Жермена уже пошла за травами.

— Ладно. Я ухожу.

— А как же обед? Жермена будет в ярости, если вы уйдете голодным. И кому, спрашивается, выслушивать ее упреки? Как всегда, бедняге Жожо! А она, между прочим, приготовила свиные мозги на коровьем масле с молодым луком. Говорит, получилось — пальчики оближешь.

Виктор недовольно поджал губы.

— Придется вам оценить ее стряпню без меня.

— Тьфу ты! Не хватало, чтоб еще и тут меня силой кормили.

Виктор поднялся по лестнице, ведущей в квартиру, а Жозеф вернулся к газетным вырезкам, продолжая насвистывать мелодию из Вагнера.

— Жозеф, избавьте нас, ради всего святого, от этого германского пафоса, — крикнул ему Виктор с лестницы.