Роковые поцелуи - страница 11

– Ты знаешь, я не позволю тебе вывести меня из себя. – Он шумно глотнул еще вина и наклонился вперед. – Я слишком долго ждал. А теперь хватит. Король далеко. Париж далеко. – Его глаза сверкнули. – Но не справедливость!

Рашан криво усмехался, пока не была перевернута последняя карта. Его лицо вытянулось.

– Что за черт! – Он бросил карты на пол, вскочил и, схватив стул, с размаху ударил им о пол. – Наслаждайся своей победой, Д'Ажене. Это последняя капля твоей удачи! Все пришло в движение, разве ты не видишь? Ты уже пойман, месье граф… – Рашан сжал руку в кулак. – Пойман, как…

– Вы пустомеля, Рашан, и мне скучно все это. – Ахилл встал. Графиня Баттяни, словно задумавшись, приложила веер к губам и поспешила удалиться. – Вы можете оставить свою записку Дюпейре, – бросил Ахилл Рашану и повернулся, чтобы уйти.

– Еще партию!

– Игра окончена.

– Нет! – заорал Рашан. – Не игра. Не Париж! Прольется кровь, Д'Ажене. На твоих руках кровь Рашанов. Расстояние не играет роли – будь оно в лигах или годах, – кровь прольется.

Задумчивое лицо графини Баттяни стояло перед глазами Ахилла, пока он шел к себе в комнату. Угрозы Рашана не имели для него никакого значения – этот человек был хвастливым трусом.

Ахилл распахнул дверь.

– Боле! – позвал он, входя в двухкомнатные апартаменты. Бледно-голубой полосатый шелк, подчеркиваемый повсеместно используемой белой с золотым штукатуркой, покрывал стены. В комнате стоял круглый с инкрустацией стол, подвинутый к высокому окну, а на краю еще одного стола с приятными, радующими глаз изгибами лежали, конечно, его книги.

Слуга Ахилла поднялся со стула возле камина, где он начищал золотые галуны на мундире хозяина.

– Месье, – сказал он с невозмутимым поклоном, – о курьере по-прежнему нет никаких вестей, хотя я уверен…

Ахилл прервал комментарии слуги взмахом руки.

– Мне нужна твоя помощь. И твоего сына Жана-Батиста тоже.

Ахилл увидел, как узкая грудь Боле выпятилась от гордости при упоминании имени его сына. Боле и его жена поздно родили его – «чудесный ребенок, ожидающий своего часа творить чудеса», как слишком часто повторял Боле. На сей раз Ахилл не был обременен этим выражением, так как Боле отреагировал достаточно скромно:

– Хороший мальчик, месье, он хорошо будет служить.

– Здесь находится женщина, она недавно приехала, – говорил Ахилл, подходя к своим книгам. – Элеонора, графиня Баттяни. Как она говорит, из Венгрии. По пути из Вены. Я хотел бы знать, так ли это. Я хотел бы знать, откуда она прибыла. Я хотел бы знать о ее семье. – Ахилл выбрал томик стихов своего любимого трубадура. – А больше всего я хочу знать, есть ли у нее какие-нибудь связи в Париже. Любые. Даже самые тонкие, как паутина.

– Понимаю, месье.

– И я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я этим интересуюсь.

Боле понимающе поклонился, затем помог своему хозяину приготовиться ко сну.

Через несколько мгновений Ахилл остался один. Одетый только в черный шелковый халат с воротником-стойкой, застегнутый на одном плече, с китайскими мотивами рисунка, Ахилл сидел в кресле у высоких окон, вытянув ноги перед собою. Он потягивал коньяк, который налил ему Боле, на коленях у него лежала книга, а сам он вглядывался в окно, в дикую недружелюбную ночь за оконным стеклом.

Он улыбнулся мысленному образу. Стоило ехать, чтобы на полпути в Баварию действительно можно было назвать ночь дикой. Но нет необходимости забираться так далеко, чтобы найти недружелюбность ночи, которая царила вокруг.

– Двуличные женщины встречаются достаточно часто, – вслух произнес Ахилл. – Одна личина обычно скрывает другую. – Этот урок он усвоил давно. От своей вероломной матери.

Когда-то, очень давно, когда он был мальчишкой и еще имел сердце, он твердо верил, что женщины могут испытывать страсть и любовь, такую же сильную и настоящую, как и он сам по отношению к ним. Его отец верил в это, поэтому верил и он.

Но потом Константин умер. Ахилл попытался сохранить живыми все те истории, которые тот рассказывал ему. Но иезуитские наставники били его, когда заставали за чтением этих книг. Только его необузданная ярость сдерживала их достаточно долго, давая возможность прятать книги. Он пытался уважать то, что уважал его отец, но свет и его мать бесцеремонно вмешивались в это.