Роман одного открытия - страница 34

«Человек скиталец по природе, — подумал он. — Заключенный в городе, в котором он должен завоевывать свой хлеб, потеряв просторы — бескрайние шири и бескрайнюю ленту серых дорог, которые, никто не знает, куда ведут, он создал лабиринт из улиц, город, рассеченный вдоль, поперек, как огромная детская игрушка, чтобы иметь возможность скитаться, передвигаться: идти в одном направлении — на север, в другом — на юг».

Насколько больше казался ему горный человек, ставший против восхода солнца со стрекалом в руках, как воин древнейших времен. Земля дымит обнаженная, теплая, коричневая перед его сильной стопой. Глаза человека с гор блуждают вдали там, где струи синего молока неба и холмов тонут в оранжевом золоте.

А тут, на мостовой, на улице — игрушка, каким маленьким выглядит городской человек. Словно кто-то открыл коробку, полную насекомых и они расползлись во все стороны — вдоль, поперек.

Здания отбрасывают мутную тень, в которой движется человек города. Его глаза устремлены на мостовую, спина согнута, солнце падает на его редкие волосы, как на увядший сад.

«Зачем я приехал?..»

Радионов оторвался от окна. Осмотрелся в белом номере гостиницы. Комната без индивидуальности и все же здесь очень удобно. Постель — чистая, мягкая. Ночной столик. Гардероб в стене. На полу линолеум. Рядом блестящий фарфоровый умывальник с горячей и холодной водой, ванная комната с ванной и душем, выложенная большими фаянсовыми плитками, с разноцветной мозаикой, бездонным зеркалом, в котором тонет мутное серебро дня.

Он быстро разделся. Холодный душ заключил его в бесконечно мягкие объятия. Под сильным душем он заохал от удовольствия как ребенок. Вода прозрачными струями стекала с его груди, плеч, живота, бедер, гладила его быстрыми освежающими ласками.

«И все же я спрятался как крыса в этой фаянсовой коробке для освежения и чистоты».

Ему вспомнились небольшие водопады, которые пенились среди зелени гор. Все небо над ним и он голый под солнцем. Вода бурлит и скачет по уступам скал, мокрые ветви деревьев склоняются, по ним сверкают тысячи брызг. Травы покачиваются, посеребренные чистой росой. Он один среди природы, освеженный солнцем, водою, свободой, напоенный влажным светом.

«Я как будто одичал, — подумал он. — Такой незначительной мне кажется тут городская жизнь. Моя свобода вставлена в рамки из глянцевитых стен из фаянса, из штукатурки, украшенной бледными или золотыми жилками… Без неба и без простора, жизнь тут мне кажется парафиновой тюрьмой. Зачем я приехал в город?..

Что-то странное происходит со мной. Ты что-то задумал, Радионов. К добру ли? Или это может быть новый заряд! Орел не спускается с неба, не ищет гнездо среди камней и скал, охваченный инстинктом, побеждающим стремление к свободе…»

Радионов тряхнул головой. Вышел из под душа. Быстро вытерся полотенцем. Оделся. Через несколько минут он спускался по широкой лестнице к выходу из здания.

Улица уже кишела утренней жизнью. Город гудел многоголосым шумом, звучавшим в каменном лабиринте зданий как странная музыка.

Радионов почувствовал, что его охватывают новые ощущения. Ему показалось, что он частица, пришедшей в движение по всем направлениям жизни. Люди сейчас выглядели иначе: каждый со своей судьбой, своими страданиями, заботами и радостями. Он вышел на мостовую. Улица простиралась перед его глазами, залитая помутившимся дневным светом.

С хриплым ревом вперед и назад пролетали машины с причудливо закругленными очертаниями, яркой окраски: серые, зеленые, синие, черные, блестящие.

Трамвайные ящики со старческим постоянством наводили блеск на вытянувшиеся вдали трамвайные рельсы, синие огоньки пробегали по тонким проволокам. Деревья, отяжелевшие от зелени, были неподвижными свидетелями суеты по улицам зажившего всеми тревогами дня города.

Весь этот день был какой-то особенный для него.

Радионов двигался, растворившись в улице, охваченный ею. Ему улыбались женские глаза, с ресницами, отяжелевшими от краски, с кроваво-красными губами, с волосами, падавшими на плечи фальшивыми кудрями. Навязчиво бросались в глаза, согретые тонким шелком, танцующие ноги барышень, подражавших танцам всех времен странными вывертами высоких каблуков. Закопченные люди, плохо одетые коварным режиссером, с опухшими лицами и глазами без капли солнца… Дети, преждевременно состарившиеся, почерневшие как колониальные недоноски, и среди них полосы солнца, которое нарезает улицу на золотисто коричневые куски.