Роман одного открытия - страница 57

Архитектор пристально посмотрел в глаза д-ру Синилову, что-то дрогнуло в его взгляде, похожее на недоброжелательство.

— Я бы мог сказать кое-что о хирургии, — резко заговорил Васко Дюлгеров, — но это не относится ко всем хирургам.

— Так же как и разговор об архитектуре не относится ко всем архитекторам…

— Да, — яростно выпалил, никого впрочем не задевая, молодой архитектор, — есть достаточно идиотов в архитектуре, точно так же как и в хирургии. Но все же я должен сказать, что единственной областью медицины, которая заставляет перед ней преклониться, является хирургия — спасительный нож оператора… Это таинство — вспороть человека как рыбу, вырезать три четверти желудка, зашить, словно залатать башмак. Я до сих пор нигде не видел памятника хирургу.

— По кладбищам не ходишь, потому и не видел! — невозмутимо усмехнулся художник.

— Но вы хотели бы слышать об утопине Асена Белинова. Скажу вам: я в восторге. До сих пор я молчал потому, что хотел найти лучшие слова о нем. Утопин — не кажется ли вам, господа, что Асен Белинов одним ударом убивает нас всех до одного своим изобретением: эстетов, снобов, культуртрегеров, мыслителей… Хватает он молодого крестьянина, слесаря, грязного, в давно нестираной рубахе, но с железной мускулатурой, с чистой, горячей кровью, полного энергии и сил — раздевает его догола… Пусть пожалуют господа скульпторы и художники, которые увековечивают на полотне и в бронзе сановников, кретинов, проституток, гранд-дам, раз в жизни порадоваться человеческому телу, изваянному напряжением труда… Посылает он его в баню — бани, а не читальни надо строить в селах! — передает его в руки врачей и ученых, знатоков человеческой машины и зашпаривает ему одно, два, десять впрыскиваний биосока утопина… И вот рождается дарование, мощное как земля, благословенное на труд, несомненное как солнце, полнокровное, неисчерпаемое… Прекрасное изобретение — все мы: декаденты, наследники недугов семидесяти поколений прадедов-рабов, должны идти пахать землю или стать архивариусами…

Архитектор печально улыбнулся своими добрыми, человечными глазами, взял бокал и чокнулся с женой Белинова.

— Наша трагедия, — едва слышно промолвил он, — не социального порядка, мы просто не знаем чего хотим и зачем живем.

Нона Белинова улыбнулась и с иностранным акцентом мягко, словно погладила его по волосам, сказала:

— Вы устали, господин Дюлгеров.

— Я мог бы говорить всю ночь… о вашем муже, — ответил он еще тише, слегка ссутулившись, как бы поддаваясь непреодолимой усталости.

— Васко Дюлгеров прибегает к парадоксами, — живо вмешался Радионов, — это какой-то каскад из противоречий, ошеломляющих мыслей, от которых начинает кружиться голова. Едва ли можно спорить с ним, да это и бесполезно. Он видит мир в новом свете, просто испытываешь удовольствие от этой артистической лихорадки, глубоко искренней, содержащей почти трагические нотки… Я тоже восхищаюсь утопином, хотя, признаться, мне кажется, что пока из него не выйдет ничего полезного.

— Почему? — спокойно спросил Белинов.

Радионов в упор взглянул на жену Белинова.

— Я не обладаю познаниями в области искусств и красноречием Васко Дюлгерова. Многие вещи, когда я их обдумываю, мне кажутся простыми и ясными. Но мне как бы не хватает точных выражений. Не знаю, удастся ли мне сказать именно то, что я думаю… Я живу среди простых людей три четверти моей жизни. Полагаю, что знаю их суровые души, их нужды. Простой человек тоже любит красивое. Имеются чудесные люди и в глубоких низах. Мне приходилось видеть у них детей исключительно одаренных. Пусть это вас не удивляет, но в моем одиночестве я дружу с детьми. Я слышал от женщин чудесные напевы, знаю сказителей и мудрецов, людей, которые таят в себе стихийную любовь в земле, к животным, к жизни. И наряду с этим — жестокость, эгоизм, который поражает, зло, которое убивает. И мне кажется, что в этой неведомой нам человеческой массе живет какой-то общий инстинкт, который руководит ею, благодаря которому она стремится попасть на другой берег, к другим вещам, загроможденным раннее установленными порядками. Вначале я думал, что мы, так называемые интеллигентные люди, должны просвещать простой народ. Только позже я понял: мы должны учиться у него… Разве мы не потеряли в сутолоке культуры самое ценное: глубокую чувствительность, инстинкт, который безошибочно руководит простым человеком. Я думаю: это благодаря нам создался мрачный хаос в жизни народа.