Роман одного открытия - страница 62

Васко Дюлгеров улыбнулся в сторону историка.

— И за хлеб, не только за девушек, и за свою попранную человеческую гордость крестьяне сравнивали феодальные замки с землей, но вечный герой истории — подлец уцелел — жилистее, закаленнее в огне революции… Это я вычитал у Бальзака. Не «Утопия» Томаса Мора, а «Хартия прав человека и гражданина» является величайшей утопией, выдуманной человеческим гением… В конце концов сливки слизывает подлец… Бисер, как всегда, съедает свинья…

Д-р Синилов, сидевший в стороне, нервно передернул плечами, но этого никто не заметил. Он слегка поклонился Асену Белинову и выразил желание уйти. Прощаясь, он поцеловал руку у Ноны Белиновой, которая смущенно ее отдернула.

Архитектор Дюлгеров не торопясь допивал свой бокал. Вдруг он пристально, как-бы пронизывая, взглянул на д-ра Синилова, выходившего из комнаты. Едва слышно, словно про себя, он прошептал:

— Иуда…

Сидящие рядом с удивлением на него взглянули, а Белинов спросил:

— Что ты сказал?

— Сказал Иуда!.. — вскочил, ошеломленный внезапной мыслью, архитектор Дюлгеров. — Часа два мучает меня одна мысль. Я ее отгоняю, стараюсь забыть, а она возвращается все отчетливее… Вы не чувствуете, господа, что среди нас находится чужой, плохой человек? Как змея притаился. Ноя его поймал… Иуда — не хотел его разоблачить. Не знал, кем он приходится хозяевам дома. Или постойте…

Дюлгеров встретил глаза Ноны Белиновой, ему показалось, что заметил упрек в них. Он немного печально улыбнулся и сел на свой стул, втянув голову в плечи.

— Извините, госпожа Белинова, что я нарушил ваше гостеприимство!.. Наверное я пьян.

Он прижал руку ко лбу.

— Но я должен вам признаться, что этот человек меня поразил. В сущности, когда я на него смотрел, внезапно во мне созрела мысль о подлеце. Вот… не знаю… невероятно. Но и я оказался подлецом. Уж если говорить, то нужно было сказать это прямо ему в лицо. Но я ничего не сказал — это был только кошмар. Я прошу у хозяев дома извинения. Я позавидовал д-ру Синилову. Его спокойной, экзотической физиономии. Меня охватила злоба. Я выплюнул яд, как гадюка… И все же, — вздохнул архитектор, — у меня не хватает сил раскрыть истину до конца… — Он снова взглянул на Нону и как будто сгорбился под какой-то большой тяжестью.

Белинов спокойно улыбнулся:

— На этом жестоком самообвинении будем считать инцидент исчерпанным.

— Это был бы очень плохой конец для нашей вечеринки, — проговорил архитектор Дюлгеров, улыбнувшись своей доброй улыбкой… И вдруг, словно на него нашло вдохновение, он встал и поднял бокал, весь преобразившись: — Когда Радионов говорил на чудесном родопском диалекте, мне пришла в голову одна родопская песня. Я хотел вам ее продекламировать, но отвлекся. Я помню ее наизусть. Это бы нас освежило образом девственной поэзии. Хочу искупить мой грех…

И, встретив загадочную и как будто поощряющую улыбку Ноны Белиновой, молодой архитектор тихо прочел:

Когда гости вставали, словно овеянные дыханием молодого леса, с улыбающимися глазами и повеселевшие. Нона Белинова взяла под руки Васко Дюлгерова и своего мужа и пожелала проводить их до угла улицы.

Стояла ясная ночь. На востоке светало. На далеком небе еще светились крупные, осенние звезды. Иней покрывал землю.

Со свинцового неба шел дождь, хлеставший по стеклам, подоконникам, стекавший с крыш на асфальт мостовых и образовывавший шумные ручейки вдоль улиц. С востока дул холодный ветер. Ветви деревьев тревожно метались во все стороны, словно старались вырваться из настойчивых и дерзких объятий ветра и дождя.

Служанка Белиновых выкупалась и сушила густые волосы над накаленной печкой, откидываясь назад и открывая груди, которые, выпячиваясь, обтягивали рубашку. Раскрывалось белое, нетронутое, молодое тело. Волосы у девушки подсохли и стали мягче. Посеребренные струи дождя лились за темным квадратом окна. По стеклам стекали светлые струйки воды. Девушка очевидно была довольна. Она улыбалась в маленькое кухонное зеркало, обрадованная своим освеженным видом.