Роман-покойничек - страница 7

Пока наш малый друг «гнал пену», я расстался со всеми суетными намерениями и стал вслушиваться в звон самых верхних струй его излияний — там, где сообщаясь аурой речи с сиянием вечности, они приобретали смысл, сравнимый с тяжестью сурьмы, блестящей на изломе слитка.

— И вам приятно, и мне хорошо. Скажем, включают эфир. Радио орет во всю глотку. Вот — я делаю несколько шагов (он сделал несколько шагов руками) — и — видите — я ничего не слышу. Более того — никто ничего не слышит — не надо других глушилок. Или, скажем, произносят речь. Подъедешь так хорошо, со взвизгом. Вопросы задавать только через записки в президиум собрания. Но не на брюхе же ползти в президиум! Много, если велят смазать шарикоподшипники. Совершенно не помогает. То есть, против визга оси. А против тех, которые велят смазать — против тех очень хорошо влияет. Мажу непосредственно у них на глазах. Щедро поливаю ржавчину через горло. Они в душе сами рады, что визжит: ни разу еще не выкинули меня из заседаний. И вот какого полуторного авантажа вы хотите меня лишить — и ради чего?

С этими словами он встал с тележки, взял ее в руки, внимательно осмотрел со всех сторон, извлек четыре чеки, снял шарикоподшипники с осей, положил в карман, вытащил сколько мог гвоздей из деревянного основания, вывернул оси из муфт, выбил кольца, пользуясь осью как направляющей, а самим подшипником как телом молота, собрал досочки одну к другой в небольшую стопку, стянул в двух местах проволокой, концы которой перекрутил семикратно взаимным винтом, сказал: «Сборка производится в обратном порядке», — и посмотрел на меня, словно чего выжидая.

И, правда, у меня на языке уже некоторое время висел скользкий вопрос:

— Скажи-ка, братец, а как это пришло тебе в голову?

— В голову? Я же говорю — ты жизни не понимаешь. Я, раз, двигаюсь — вот тоже так, со взвизгом, — по Мурманскому вокзалу. Пол там грязный, правда, но кафель — разогнаться можно. Езжу туда-сюда. Вижу у буфета пустая стойка, а на нее облокотился человек, нога за ногу стоит. Один. Я к нему, поближе, — а он вдруг на меня посмотрел и говорит:

— Ах ты — таракан!

— Почему таракан?

— Так ведь ног у тебя — много.

Вот видишь: по-моему — ни одной, а ему — «много». От мнения зависит. Сказать по правде, — если уж говорить о голове, — то в голову мне мысль о ногах пришла через чтение. Но тот роман я читал не как вы, а жизненно. Я оттого и заслушался, когда твоя похоронная дошла до романа. Ведь и среди романов есть поучительные, нужно только видеть в них соль.

Ведекина всего стало кривить:

— Где же? Где же? Что же это был за роман? При чем тут ноги?

— Очень обычный роман. Жизненная история. Называется «Повесть о настоящем человеке». Там про летчика — как он зимою упал в лес, ноги отморозил, а потом натренировался летать без ног. И вот я подумал: если такое летучее существо проходит за настоящего человека, то мне — здоровому мужику — ходить просто как все, — глупость какая-то. Летать я не могу — буду ездить. И ездил до тех пор, пока вы меня не уговорили, что этот роман умер. Вы ж жизни не понимаете — думаете, поболтали и все тут?

Ведекин понемногу оправлялся от изумления подобным жизненным следствием своих необязательных мыслей. Он повернулся ко мне.

— Послушайте! Тут что-то есть! Обратите внимание! Летающий герой нашего времени имеет свою литературную родословную. Не будем заваливаться на муромскую печь былинного прошлого. Вспомним кого-нибудь поближе — скажем, гоголевского капитана Копейкина, ветерана без руки и без ноги, эффектная фигура которого была принята в провинциальной губернии за Бонапарта. Нужно понять, что такое Бонапарт для нашей провинции. Бонапарт! Шутите — Бонапарт! Это в те-то времена. Во всех романах того времени — греза о Бонапарте. Любой герой там — маленький капрал… Тулон, Вандом, Аустерлиц… Мюрат, Бернадотт, Даву… И Федор Михайлович, заметьте, блестяще поддержал преемственность идеи. Его ветеран вернулся с оторванной ногой в руках, принес ее в Москву, похоронил на Ваганьковском кладбище и сделал надпись в стихах. А уж если зашло о стихах, то нельзя, конечно, пропустить «единственную простреленную ногу», продекламированную Маяковским и из Заболоцкого: