Роман с небоскребом - страница 14

Предвосхитив мои мысли, какая-то женщина в розовом пуховике, из которого кое-где торчали перья, и мохнатом фиолетовом капоре истерически закричала продавщице:

– Вы что, спятили – такие цены заломить?!

– А мы-то тут при чем?! – в тон ей отозвалась продавщица. – Мы что, сами цены придумываем? Мы люди маленькие, что нам велели, то и пишем!

– Кто велел? – не унималась женщина в капоре. – Директор?

– Выше берите, – устало процедила сквозь зубы продавщица, которую с сегодняшнего открытия магазина, похоже, допросили не один десяток раз, и предчувствовавшая, что до окончания работы ей придется выслушать еще бог весть сколько вопросов, истерик, проклятий…

– А зарплату-то, зарплату-то прибавят?

– Понятия не имею. Может, прибавят, может, нет… – пожала плечами продавщица. – Нам намедни сказали, кто будет недоволен – уволят по статье. И куда потом?

– А жить-то как? – тоскливо осведомилась женщина в капоре.

Продавщицы потупились и ничего не ответили.

Я почувствовала, как все внутри похолодело и задрожало.

«Спокойно, – мысленно приказала себе, – прорвемся. Это какое-то недоразумение. Если цены подняли, значит, и зарплату прибавят. Как же иначе?»

– Девушка, – доверительно шепнул какой-то пенсионер, – в универсаме на соседней улице еще по старым ценам торгуют. Правда, там очередь…

Очередь… Какое сладкое слово!

Я забила на вторую пару и лекцию по педагогике и рванула на соседнюю улицу.

Следующие две недели прошли под девизом: «Купи по старой цене!» Город сошел с ума. Казалось, никто не работал, не учился, не отдыхал: все только и делали, что с утра до ночи рыскали по магазинам в поисках распродаж. Я добросовестно приезжала в альма-матер, но, поддавшись общему ажиотажу, уносилась с лекции в галантерейку, где выбросили дешевые колготки или симпатичные ситцевые халатики, две штуки в руки. Я не носила ситцевых халатиков, но покупала: дают – надо брать. Если не понадобятся, продам кому-нибудь дороже. Староста группы Ирка приволокла шикарные итальянские сапоги: покуда Ирка стояла в очереди, ее тридцать девятый размер закончился, остался тридцать седьмой, но Ирка все равно купила, не зря же тратила время. И теперь продавала с надбавкой в червонец – компенсацией за труды. Сапоги моментально нашли новую хозяйку. Это было всеобщее безумие, все знали, что рано или поздно оно должно завершиться – с окончанием товаров по старым ценам либо денежных знаков у населения. Но об этом предпочитали не думать. Магазины, переписавшие ценники на новые, поражали «несоветским» изобилием, отсутствием толчеи и, как следствие, чистотой, тишиной и даже некоторой величественностью. Продавцы маялись, лишившись привычного ощущения собственной значимости: никто больше не подмигивал заговорщицки, не упрашивал поискать под прилавком или на складе завалявшийся кусочек, не совал рубли сверху… С окончанием эпохи дефицита торговля лишилась своего могущества, достигшего в последние годы апогея. Власть распределения закончилась, настало время полной безоговорочной власти денег.

«Что у вас там творится?! – в ужасе спрашивала в письмах Зайка. – Я смотрела Си-эн-эн. Слушай, если вдруг что-нибудь понадобится, пиши, не стесняйся! Я же зарабатываю. Так здорово, что у вас будет ребенок! По-моему, дети – это самое большое чудо на свете. Особенно дети от любимых».

Худшие опасения подтвердились, когда в день зарплаты Сережка пришел мрачнее тучи. От него разило табаком, и это было скверным знаком: Сережка курил крайне редко, лишь в минуты сильного волнения.

– Что случилось? – спросила я.

Сережка устремил на меня взгляд побитой собаки и бросил на стол сто восемьдесят рублей.

– Это все. Повышения не будет. Финансирование прекращено. И еще… стройка заморожена на неопределенный срок.

Несколько секунд я тупо таращилась на мятые купюры, потом опустилась на стул, запустила пальцы в волосы, мучительно соображая, как мы будем жить месяц на деньги, которых по нынешним меркам хватит разве что на две недели… По полу потянуло холодом, я почувствовала, как мерзнут ноги.

– Значит, квартиры не будет?

Сережка молча покачал головой.