Роман Виолетты. Парижские сладости - страница 5

— Я позаботился о ванной, дорогое дитя, — сказал я, — я готов нести тебя туда на руках!

Она вздохнула.

— Как же мне уютно в твоих руках!

Я удостоверился, что в ванной была теплая вода, вылил в нее полфлакона одеколона, а затем отнес туда Виолетту.

— Я пока разожгу огонь, а ты пользуйся всем, что есть здесь. Мыло и губки в твоем распоряжении.

Я занялся камином и постелил возле него шкуру медведя.

Молодые люди, принесшие ванну, не забыли и об одежде. Пеньюар из батиста, домашнее платье из белого кашемира, несколько хлопчатобумажных салфеток, домашние турецкие туфли из красного бархата с золотой отделкой — все это было для Виолетты. Одежда была подогрета на печке и лежала в футляре из дерева акажу, которое сохраняло тепло.

Я разложил белье на стуле возле ванны и стал ждать. Юная купальщица вышла через четверть часа, дрожащая, и, покраснев, небольшими шажками подошла к огню.

— Виват теплу и огню! — вскричала она и устроилась возле камина, облокотившись на мои ноги.

Будто Полигимния[2], обернулась она в пеньюар, и сквозь тонкий батист была видна влажная кожа. С интересом оглядевшись по сторонам, она выпалила:

— Как же здесь чудесно, Боже мой! Неужели теперь здесь мой дом?

— Если пожелаешь. Но для этого нужно согласие одного человека.

— Кого же?

— Твоего отца.

— Отца?! Да он будет счастлив, если увидит, какая у меня прекрасная комната! И еще я смогу учиться.

— Чему же?

— Ах, про это я забыла Вам рассказать!

Я наклонился и поцеловал ее.

— Ты же знаешь, что должна делиться со мной всем.

— Помните, Вы подарили мне билет на спектакль?

— Конечно.

— Я смотрела «Антони» в театре «Порт-Сен-Мартен», пьесу Александра Дюма.

— Хм… что сделано, то сделано. Но такую безнравственную пьесу нельзя видеть невинным девушкам.

— Не думаю. Я готова стать актрисой — настолько впечатлила меня пьеса! Я дала слово сестре и господину Эрнесту.

— Вот как!

— Господин Эрнест и моя сестра тоже посмотрели пьесу. Сестра сказала, что это гораздо лучше, чем быть белошвейкой, а господин Эрнест пообещал помочь мне в своей «Театральной газете».

— Да это невероятно!

— В тот день я предупредила мадам Берюш, что буду ночевать у сестры, и после спектакля на улице Шапталь я декламировала сцены, которые запомнила, и помогала себе руками вот так.

Виолетта показала, как именно она это делала, и от взмахов рук распахнулся батистовый пеньюар. Все ее прелести были перед моими глазами. Я тут же обнял ее и усадил к себе на колени.

Она устроилась там, будто в гнездышке.

— И что же дальше?

— Господин Эрнест сказал, что нужно сообщить обо всем отцу, что ждать дебюта придется совсем немного — два-три года. Маргарита спросила, как я буду жить все это время, на что Эрнест ответил, что я такая маленькая, будто птичка, и наверняка найду себе гнездышко, кто-нибудь обязательно позаботится обо мне.

Я взглянул на нее. Действительно, в моих руках приютилось совсем крошечное создание.

— На следующий день мы написали отцу, — продолжила она, — он ответил. Он писал, чтобы мы во всем полагались на Господа. Мир жесток, а он, шестидесятисемилетний старик, может покинуть нас в любой день. Он дал нам свое благословение, и выразил надежду, что ему, старому солдату, не придется стыдиться своих дочерей.

— Письмо сохранилось?

— Да. Оно в одном из моих платьев. Я тогда вспомнила Вас и решила, что у Вас есть связи с режиссерами театра, ведь Вы помогли мне попасть на спектакль. Мне хотелось все время поговорить с Вами, но каждый день я откладывала нашу встречу. А потом… потом все решил господин Берюш. Я думаю, это само Провидение свело нас.

— Вы правы, дитя.

— Вы поможете мне?

— Я сделаю все, что смогу.

— Ах! Доброта Ваша не знает границ! — Виолетта кинулась мне на шею, ничуть не стесняясь распахнувшейся одежды.

Я больше не смог контролировать себя, и провел рукой по ее пояснице. Рука моя замерла лишь тогда, когда двигаться дальше уже было некуда — я дошел до тонкой и нежной поросли.

Виолетта изогнула спину, тело ее напряглось, рот приоткрылся, голова откинулась, дрожащий язычок и белоснежные зубки открылись моему взгляду. Так подействовало на нее одно лишь прикосновение.