Россия в Германии. Апология русской эмиграции - страница 49

до Берлина, — открылись страшные кровотечения. Известный петербургский хирург профессор Яковцов (ставший эмигрантом) сказал, что операция нужна немедленно. Сделал. Опухоль оказалась очень большой, но не злокачественной. Яковцов не понимал, как с такой опухолью мать могла пройти четыреста верст? А вот прошла!

Вспоминаю, на Страстной к заутрене мы пошли с матерью на Хауптштрассе в протестантский храм. Протестанты предоставили свой большой храм нашей православной церкви; тут, в Шёнеберге, жило много русских.

Храм был переполнен. Недалеко стояли Алексей Толстой с женой (Натальей Крандиевской) и сыном Никитой. Толстой несколько раз оборачивался, взглядывая на нас. А дня через три встречаю его на улице. Не успел поздороваться, как он, даже с каким-то восторгом: “Ну, Роман Гуль, видел в церкви вашу матушку, какое у нее замечательное лицо! Ну вылитая моя тетка Татаринова! Кто она рожденная?” Я сказал. “Ну ни дать ни взять моя тетка Татаринова!” В моей матери не было ничего от “дамы”, тем более от “буржуазной”. Она была — женщина, мать, человек. Красивой она не была, но в ней было нечто большее, чем “красота”, в ней было благородство облика. У мамы были прекрасные карие глаза. Вот это-то благородство своим острейшим глазом и увидал Алексей Толстой. И мне это было приятно. О побеге мамы знали многие, в ежедневной газете “Голос России” о нем было подробно рассказано. Ко мне приехал репортер Б.Шенфельд-Россов, он все и написал.

Я не пишу историю русской эмиграции. Не мое дело. Хотя жаль, что она еще не написана. Но хочу, чтоб моя книга все-таки была неким справочником по истории зарубежной России. Разумеется, мой справочник будет субъективен. Это неизбежно, как почерк. Ведь я пишу о том, что я. видел, что я чувствовал, что я пережил. Но я дам не только (зарубежную) биографию мою и моей семьи, но и общий, чисто фактический фон, который показал бы декорации зарубежной России, Расскажу, чему “недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил”.

Каков же был русский Берлин? Начну с православных церквей. По числу их Берлин не мог сравниться с Парижем и Нью-Йорком, где православных церквей было множество.

В Берлине в 1920-х годах была домовая посольская церковь на Унтер ден Линден (пока в старинное здание русского посольства не въехал первый советский представитель, большевик А.А. Иоффе — тогда церковь уничтожили).

В посольскую церковь я ездил каждое воскресенье к обедне. Церковь всегда была полна молящимися. И в ней я впервые увидел бывшего члена Государственной Думы, “легендарного”, крайне правого и крайне эксцентричного в своих думских выступлениях Н.Е.Маркова II-го. По лицу и фигуре он был очень схож с Петром Великим, увы! Роста столь же громадного, на голову выше всех стоявших в церкви, лицо энергичное, волосы подстрижены словно в кружалы. В эмиграции он был членом Высшего монархического совета и одним из тех, кто сразу поверил в чекистскую провокацию“ Треста”, что по всей Советской России будто бы уже раскинулась “мощная сеть” монархических организаций. Другую историческую личность я встречал часто после обедни. После литургии я обычно шел обедать в русский пансион фрау Бец. Фрау Бец, полнотелая, высокая, типичная немка, прекрасно говорившая по-русски, в двух шагах от Унтер ден Линден в своей квартире держала пансион. По воскресеньям за ее большим “табльдотом” сходилось много эмигрантов. Обеды были русские, вкусные, недорогие.

Среди обедавших я невольно обратил внимание на пожилого, с проседью, крепкого человека, с заклиненной седоватой бородкой, по-военному выправленного так, что если бы обедавшие и не обращались к нему “ваше превосходительство”, я сразу бы определил его как военного. Штатский костюм сидел на нем, как мундир. Но генерал привлек мое внимание не внешностью, а сужденьями. Разговоры за столом шли, конечно, о политике. К “его превосходительству” обращались с вопросами. И всегда все, что говорил это генерал, было умно, остро, было видно, что генерал политически весьма ориентирован и со своим мнением. По войнам (мировой и гражданским) я знавал русский генералитет, и надо честно сказать, что наши генералы в подавляющем большинстве были политически невежественны (в противоположность иностранным военным). Недаром во время революции сам глава генерального штаба генерал М.В.Алексеев, ища патриотической поддержки среди левых, однажды обратился к социалисту-патриоту Г.В.Плеханову: “Георгий Валентинович, ваше слово, как старого социалиста-революционера, было бы…” Плеханов поправил генерала, и, думаю, на лице Плеханова отобразился “ужас” — чтоб его, “отца русской социал-демократии”, назвали “старым социалистом-революционером”!.. Поэтому-то своей политической осведомленностью и удивлял меня кушавший со мной у фрау Бец генерал. Под конец я не выдержал и, уходя, спросил фрау Бец: “Фрау Бец, скажите, пожалуйста, кто этот генерал?” “А вы разве не знаете? — удивилась она. — Это же Александр Васильевич Герасимов!” Тут я (внутренне ахнув) понял, почему так умен и политически образован этот солидный генерал. Это — бывший начальник Охранного отделения генерал А.В.Герасимов, правая рука бывшего премьер-министра П.А.Столыпина, тот, кто мертвой хваткой схватил двустороннего предателя Азефа, заставив работать