Россия в обвале - страница 14

Да нашей ли всё слабеющей армии поставлять эти «миротворческие силы», нам ли тужиться на эти обширные «гарантии безопасности»? при том что СНГ — одна внешность, спектакль, и идёт к естественному распаду. Никаким благолепным заседательством и председательством за круглыми столами СНГ мы не привяжем к себе эти государства, уже отделившиеся психологически, исторически и медлящие только в расчёте на экономические выгоды от России. Перестав эти выгоды получать — националистические главари республик никогда не поступятся ни долей своей власти и ни на какое реальное объединение с Россией не пойдут. И когда Назарбаев предлагал нам (29.3.94) «Евразийский Союз» — то с громоздкой над-национальной бюрократической надстройкой, которой предстояло сковать не только все действия России, но и наши уста («единое информационное бюро»).

Возражают: а иначе (если не будем защищать тех дальних границ) — России же будет хуже: поток наркотиков, оружия, разбоя. Но что произошло в 1991 — то произошло: нам уже предельно плохо, и надо не жмурить на это глаза, но оценивать всю глубину опасности, ещё и сегодня многим непредставимую. Уже в 1991 Азербайджан стал членом «Исламской конференции». Почти все лидеры Средней Азии открыто ориентируются на Турцию. И — ещё какие территориальные претензии мы услышим от них через 15–30 лет?

Цеплянье за СНГ — только ослабляет нашу государственность, мешает ей оформиться. Упорная отчуждённость (едва скрываемая враждебность) украинских вождей (для той же цели ещё и блокируясь с Азербайджаном, с Грузией) закрывает и перспективу треславянского объединения. Мощные влияния, которым мы поддаёмся, мешают и воссоединению с Белоруссией.

С мужеством признав все эти неудачи, надо строить не СНГ, а прочную российскую государственность, — она сама-то ещё не создалась, она сама-то — ещё под вопросом.

Единственно, в чём для нас сохраняется смысл СНГ, — как поприще наших неизбежных взаимоотношений с азиатским Востоком.

Закавказье и Средняя Азия — это и есть самый непосредственный Восток для России.

И как же обратила себя к нему российская власть после стремительного распада СССР? Да как и по отношению к Западу: с потерей собственных государственных интересов и в тумане мнимых ценностей, особо настойчиво по-прежнему разыгрывая роль заботливого «старшего брата», не видя, как это неуместно. Объявив Россию «гарантом мирного существования» этих новых государств — только укрепила извечные обвинения в российском империализме. А пожертвованных охране Таджикистана наших солдат и офицеров — год за годом убивают в смутной для нас и чуждой нам междоусобице (полтысячи их мы положили там за один 1993), и у российской власти нет разума и достоинства — убрать оттуда наши войска, там русская кровь и наши скудеющие военные силы не жалеются. (Ещё б оправдывалось, если б мы тем временем вели бы процесс вызволения из Таджикистана своих соотечественников, — но именно этого мы не делаем.) Из ложной инерции прежних оборонных представлений (их надо начисто пересматривать) мы заключаем с этими республиками оборонительные (для нас — только отяготительные) союзы. Вот с Арменией, — и как мы будем его осуществлять через недружелюбную Грузию? А в Грузии держим радарные станции, всё отказываясь осознать невозвратимость потерь и уместиться в собственных пространствах, — а за это обязываемся на ответные услуги.

Уяснить же себе когда-нибудь, что все эти новые государства — уже не «мы» и не «наши», они сознательно объявили суверенитет. И в ряду всех других государств мира они только тем отличаются для нас, что мы бессердечно и безрассудно покинули там наших своеземцев и не защищаем их прав, и не вызволяем их к себе — а вот это должен быть наш главный моральный и реальный долг.

В русском образованном слое ещё и сегодня существуют — и даже усилились внедавне — последователи евразийства: теории, что Россия органически принадлежит Азии и своё будущее должна строить в родстве и единстве с Азией. Теория эта развилась в 20-е годы XX века в русской эмиграции из отвержения западных ценностей (после российской гражданской войны у многих русских эмигрантов взросла обида на Европу) и из желания слабого прислониться к большей силе, к чужому плечу (как «сменовеховцы», да отчасти и «евразийцы» же, искали прислониться к большевизму). Это было — упадочное желание, проявление духовной слабости. Таково оно и сегодня: упадок мужества, упадок веры в силы русского народа; у других — прикрытая форма желательного им восстановления СССР. Но это — отказ от русского культурного своеобразия, от тысячелетия за нашей спиной, — он повлечёт к утоплению редеющего русского народа в бурно растущем мусульманском большинстве. Если нам грозит национальная гибель — то не здесь спасение. Если мы выстоим — то только на кремнистом пути нашего самостояния, всей протяжённой длительности нашей государственности, культуры и православной веры. А не выстоим — значит, рухнем.