Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750 - страница 4

Финкенштейн, прибывший в Россию через полгода после отъезда своего предшественника, относился к императрице, ее министрам и вообще ко всему русскому народу с величайшим презрением; прожив в Петербурге всего одиннадцать месяцев, он воспользовался первым же предлогом (перлюстрацией его писем), чтобы попросить короля отозвать его из северной столицы. Финкенштейн, друг детства Фридриха, его конфидент и советник, знал, как нужно говорить с королем и как следует излагать ему суть того или иного дела; мнение Финкенштейна о России сыграло не последнюю роль в том, что Фридрих стал относиться к этой стране еще хуже, чем прежде. «Общий отчет о русском дворе», сочиненный Финкенштейном, более пространен и подробен, чем записка Мардефельда. По «Отчету» Финкенштейна видно, какое большое влияние оказало на его автора чтение давних и современных антирусских сочинений; Финкенштейн явственно стремится отмежеваться от своего почтенного предшественника и рисует картину России особенно черными красками. Разбирая (в соответствии с полученной инструкцией) состояние русской армии, он, хотя и стремится успокоить короля насчет русской военной мощи, не может скрыть владеющего им страха. В каждой строке «Отчета» видно, как сильно Финкенштейн презирает русских и как сильно он их боится. Кроме того, сам стиль «Отчета» и даже его лексика свидетельствуют о полной неспособности Финкенштейна помешать ухудшению дипломатических отношений между Россией и Пруссией (которое в конечном счете и привело к полному их разрыву в 1750 году).

Между позициями Мардефельда и Финкенштейна есть существенные различия. Мардефельд не видит больших перспектив у нации, которую он считает отставшей в своем развитии, скорее азиатской, чем европейской, хотя и привлекательной благодаря личности императрицы и некоторых министров; свою записку он заканчивает выразительным советом относительно того, как следует пруссакам держать себя с русскими: «Наблюдать с пристойностью некоторое равенство, дабы не желали они у нашего двора отнять превосходство». Напротив, Финкенштейн, проведший в России всего одиннадцать месяцев, рисует монархию разом страшную и грозную, которая способна обрести второе дыхание в том случае, если сильный государь, подобный Петру I, вступит на ее престол и совершит то, чего, по мнению прусского посланника, не может совершить женщина, — выведет свой народ из того бедственного положения, в котором он пребывает. Мардефельд полагал, что России следует оказывать помощь, своего рода техническую поддержку, с тем чтобы уберечь ее от переворота, способного изменить ее внешнеполитическую ориентацию. Преемник его, напротив, рассматривает только крайности: либо Россия станет еще более слабой и придет в окончательный упадок, либо ей суждено расцвести и стать сильной, Западу же ни в том, ни в другом случае не следует вмешиваться в ее дела. Оба мнения весьма характерны; обоим было суждено большое будущее. Из чего бы ни исходили прусские дипломаты, из заветных убеждений или из политической конъюнктуры, сочинения их представляют собой ценнейшее историческое свидетельство.

Впрочем, донесения дипломатов — не единственный источник нашей работы; мы использовали также путевые заметки, книги по истории России, мемуары и дневники, отрывки из прессы. Мы исследовали поведение иностранных дипломатов и государей, которых они представляли, пользуясь методами истории литературы, истории культуры, истории ментальностей и исторической социологии, и надеемся, что калейдоскопическая картина, которую рисуют их донесения и другие тексты той эпохи, поможет по-новому осветить войну за Австрийское наследство, первые годы царствования Елизаветы Петровны и, прежде всего, окончательное вступление России в семью европейских государств.