Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750 - страница 49
Австро-британский клан, твердо вознамерившийся «взять верх», решил начать с устранения Лестока и Брюммера: их «головы» должны были «слететь незамедлительно»>{257}. Если прежде при русском дворе наибольшим влиянием пользовались Австрия, а затем Франция, то после 1744 года пальма первенства перешла к Англии. Представители Марии-Терезии, памятуя о деле Ботты, вели себя более чем сдержанно и прятались за спинами своих британских коллег. Фридриху предстояло сделать выбор: либо уступить требованиям англичан, предав тем самым французских союзников и своих русских друзей>{258}, либо продолжать хранить верность (относительную) Людовику XV и тем поставить самого себя в крайне затруднительное положение.
Лесток и Брюммер — новые жертвы австро-британской партии — дополняли друг друга. Брюммер пользовался репутацией человека последовательного, покладистого и преданного своим друзьям (качества, если верить Дальону, в России чрезвычайно редкие). Флегматичный и невозмутимый, он умел усмирять чересчур живого Лестока. Пылкий француз говорил откровенно со всеми, включая императрицу, и нередко даже злоупотреблял своей непосредственностью. Он играл при дворе очень важную роль, ибо пересказывал своей августейшей пациентке все придворные слухи, впрочем, охотно видоизменяя их в соответствии с собственными симпатиями и антипатиями>{259}. Тесно связанные с женским кланом, в который входили родственницы императрицы, Лесток и Брюммер составляли костяк франко-прусской группировки при русском дворе. Оба пользовались абсолютным доверием Ла Шетарди и Мардефельда, а позже Дальона и Финкенштейна, хотя Лесток, более отважный, более умный, да и более могущественный, вызывал больше симпатий. Единомышленники собирались в доме Брюммера, обсуждали способы борьбы с переменчивым нравом чувствительной Елизаветы и коварством общего врага — Бестужева и поддерживающего его австро-английского клана. Как и его друзья-дипломаты, Лесток, единственный, кто осмеливался выступать против канцлера, пережил пик своей славы в 1743–1744 годах. В эту пору Елизавета решила даже включить его в число участников Императорского совета, что не могло не встревожить противников француза. Не смея в открытую спорить с царицей (она не терпела несогласных), Бестужев принялся настраивать против него других сановников. Отговорить Елизавету от назначения на столь высокий пост иностранца попытался фельдмаршал Долгорукий, но царица «заткнула ему рот», возразивши, что «без г-на Лестока не сидела бы она на русском престоле, да и сам Долгорукий томился бы в темнице»>{260}. На заседаниях совета Лесток попытался развить бурную деятельность, но чувствовал себя там очень одиноко: остальные члены совета прислушивались к его мнению только из почтения к государыне, а втайне обдумывали способы окончательно его скомпрометировать…
За исключением Воронцова и Румянцева, положиться Лестоку было практически не на кого. Генерал-прокурор Сената князь Трубецкой казался французам «храбрейшим и предпреимчивейшим из всех, кто в этой стране обитает»[77], Фридрих же, не доверявший никому из представителей старинного русского дворянства, утверждал, что у Трубецкого непостоянный нрав и дело с с ним иметь невозможно>{261}. С годами прокурор отдалился от тех соотечественников, которые мечтали посадить на трон малолетнего Ивана Антоновича и править государством от его имени. Знатное происхождение Трубецкого заставляло его сторониться тех, кто возвысился в царствование Петра I, не говоря уже о людях столь сомнительных, как лейб-медик Лесток и гофмаршал великого князя Петра Федоровича Брюммер, однако общая ненависть к Бестужеву способствовала их сближению. Надежного союзника (также недооцененного прусским королем) имели заговорщики в лице главы Тайной канцелярии Ушакова. Пруссаки допускали грубейшую ошибку, презирая потомков бояр и делая ставку исключительно на деятелей петровского времени, чья цивилизованность на поверку нередко оказывалась мнимой.
В начале елизаветинского царствования, в 1742 году, Лесток, Мардефельд и Ла Шетарди поддерживали Бестужева в его стремлении занять высокую государственную должность; другие русские кандидаты не справились бы с управлением иностранными делами. У Бестужева же, некогда члена русского посольства, отправленного Петром I на Утрехтский конгресс, имелся обширный дипломатический опыт; он прекрасно говорил по-немецки и по-французски, знал не понаслышке западные нравы. Казалось, что именно он сможет продолжать политику великого царя, вести Россию по пути прогресса и способствовать ее окончательному вхождению в европейскую систему. Елизавета, однако, отнеслась к кандидатуре Бестужева весьма прохладно. Однако в конце концов разум одержал победу над чувствами