Росстани и версты - страница 9

— Ваше благородие, ейный и есть Спаситель, — забормотал унтер.

Начальник перекрестился и заторопился перебить его:

— Унтер Знобач, ты пьян, что ли?!

— Ангельски каемся, да не ангельски согрешаем, — не снимая фуражки, Знобач охально приложил троеперстие ко лбу, — двойным манером служил вчерась. Почитай, вусмерть нагрохался, с кулаков кожа поползла.

Унтер показал руки и слегка зашатался.

— Поди вон! — закрыв глаза, прокричал Викентий Викентьевич. Так он кричал всякий раз, когда хотел и не мог показать свою власть.

— Лягухи-то, чай, замолкнут вовсе, — удачно напугал Знобач своего начальника. У того мундир на плечах поднялся.

— Спаситель — глаголишь? — апостольски заворковал Викентий Викентьевич.

— Ейный и есть! — сболтнул унтер, зная слабости острожной головы.

Викентий Викентьевич Вендзелевский — бывший интендант Кавказского полка, уволенный за тайную дуэль с приятелем. Стрелялись по давнему обычаю, из старинных пистолетов. Но оба оказались неумелыми стрелками — оскандалились, и только: дама, из-за которой стрелялись ее поклонники, бесследно скрылась, прислав соперникам оскорбительные фигурки глиняных осликов. Вендзелевский, возненавидев свет, службу и женщин, ушел в отставку, забился в глухомань, в уездное елецкое сельцо, поступил в жандармы, а годам к пятидесяти стал острожным чиновником. Правда, выше начальника уездного острога карьера не поднимала его. Но он и не жалел об этом. Семьи Вендзелевский так и не завел, старых друзей растерял, а новых не захотел наживать. Существовал он одиноко и кротко, как и его старая, давно ненужная шашка. Как хозяин не чистил своего оружия с молодости, так и большая жизнь обходила, не трогала его. Он дичал с каждым годом, становился чужим для себя и совсем лишним для других. Однако Викентий Викентьевич еще силился играть в судьбу: был жесток и жалостлив, не различал людских слез и улыбок, умел властвовать над подчиненными и арестантами, но и унижался перед ними до панибратства.

Жизнь этого человека озарялась лишь набожностью и страстью к картам. Вендзелевский молился деревянным иконам и богу в небе, крестился на вздохи ночи и загаданные сны, колотился в поклонах на берегу острожного пруда, слушая лягушачьи панихиды. В карты играл со всеми: с унтерами и надзирателями, с наезжими инспекторами и арестантами. Играл на деньги и тараканы, на пуговицы своего мундира и кулаки надзирателей, закладывал шашку и церковные молитвенники.

— Так и Расею на карту поставить можно, — говаривал кто-либо из арестантов.

— Не ставится, милая, а то б и ее можно, — в азарте, не чуя смысла, бубнил обычно Вендзелевский, спарывая проигранную кокарду с фуражки. После подсылал к «удачнику» своего любимчика — унтера Знобача, и тот силой кулаков «отыгрывал» кокарду или шашку, за стакан водки возвращал хозяину.

Любил Викентий Викентьевич пользоваться силой своего подчиненного. Пользовался несуразно, подло и тайно. Знобач, с усищами казака-запорожца, действительно обладал звериной силой. Ни один арестант еще не увернулся от горячих его кулаков. У каждого умел землю из-под ног выбить. Но вот об Кондрата кожу сбил с рук, а не одолел.

— Не по закону — на коленях меня зрить, — пришептывал Кондрат, защищаясь. И предлагал: — В поле выйдем, на земле побьемся...

Знобач не пустил Кондрата в поле, но и на колени не поставил. Сила силу не взяла. Викентию Викентьевичу понравилось это — велел табаку дать Кондрату и пластырем синяки поприкрыть. Но мужик не принял такой заботы, обида заела: бесчестно дрался усатый Знобач. Дознался Кондрат — силу его сам Вендзелевский ставил на карту и... проиграл.

Денег и водки так не жаждал унтер, но огнем горел, если выпадал выигрыш — побить арестанта. И чем здоровее был тот бессчастный, тем больше «сладости» налипало на унтерскую душу, тем выше возносился он в глазах начальника — своего постоянного картежного соперника. Минуты власти над ним делали Знобача счастливым и страшным.

— Звать аль прогнать богомолок-то? — пьяно пробасил унтер, настраивая начальника на свой привычный лад. — Оголодалые они, на крест рук не поднимают ужо.