Роза Галилеи - страница 45

— Куда смотрите? Не видите, что они у вас как тараканы разбегаются?

Мальчик пытался сопротивляться, вырваться. Он цеплялся окровавленными руками за руль, за сиденье, за ручку двери, но от удара прикладом по голове захлебнулся горячей железной кровью, потерял сознание и умер, не приходя в себя.

Той осенью было еще много ночей, когда ему удавалось перебороть усталость и страх и решиться на еще одну попытку. Иногда его задерживали прямо в ночлежке, иногда — в Секторе, несколько раз удалось достичь города. Его хватали запуганные соседи, ловили надзиратели или охрана, останавливали добровольные пособники. Таких было много: Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн! Каждая попытка заканчивалась неудачей, многие — мучительной казнью, после которой его всегда откидывало к начальной точке, на прелое лежбище в тесной комнатушке-камере, к упорным планам нового побега. Я не был мертв, и жив я не был тоже.

Лишь в ноябре он сумел добраться до железнодорожного полотна. Вскарабкался в идущий мимо товарняк и закопался в груду угля. Всю холодную ночь мальчик трясся от холода и припоминал истории успешных побегов: чернокожую Элизу, перебравшуюся через реку во время ледохода в свободный Огайо, Эдмона Дантеса, покинувшего замок Иф в мешке смертника, Рэда, бежавшего из Шоушенка.

На рассвете высунул голову из угля. Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Поезд остановился, вокруг был какой-то большой город. Вдоль путей брели обходчики. Мальчик спрыгнул на насыпь с противоположной стороны, пригнувшись, добежал до домов и нырнул в узкий переулок. Одиссей искал место, где люди не знают весла, а ему необходимо было достичь места, где люди не слышали о Секторе и где тощий, босой нищий не вызвал бы подозрений.

Моросил дождь со снегом. Из последних сил мальчик ковылял по булыжнику пустынного переулка, обхватив себя руками, уже не скрываясь. Еще в пути он закоченел так, что почти не чувствовал холода, сбитые о булыжники ноги оставляли кровавые следы, в голове мутилось и тошнило от голода. Он добрался дальше, чем когда-либо прежде, но по-прежнему не обрел ни крова, ни пищи, ни помощи. Проклятые тексты кружились в голове, но они не грели, не кормили, не залечивали раны. Беглец впервые пал духом, а это лишало сил и упорства вернее, чем мучения. Если он отчается, как отчаялся отец, он тоже навеки провалится в безвозвратное небытие. Пусть. Пусть прекратятся эти бессмысленные страдания. Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель желанная? Скончаться. Но тогда исчезнут все доверенные ему тексты! Быть может, он их последний Хранитель? Ну и что. Похоже, никому на свете больше не нужны ни он, ни сбереженные им книги.

Он дойдет до крыльца вон того серого дома, и будь что будет. Только чудо могло бы его спасти, а чудо — сколько ни пытайся, не запланируешь. Чудес вообще не бывает. Он доковылял до намеченного порога, и тут дверь парадного распахнулась, толкнула его в плечо, дома вокруг него завертелись, он рухнул.

На этот раз мальчик очнулся не в яме смертников и не в вонючем бараке, а в какой-то светлой незнакомой комнате. Он лежал на диване, под теплыми одеялами, над ним склонялась немолодая женщина с гладко собранными седыми волосами. У нее были водянистые, серые глаза. Ее рука погладила его по обритой голове:

— На, попей.

Она поднесла с его лицу горячее питье, от которого шел цветочный пар. С ее помощью он приподнялся и сделал несколько обжигающих глотков. Старушка ушла, шаркая тапками, потом появилась снова, с большой миской в руках. Села на край постели, стала кормить его с ложки бульоном с рисом. Сладкое тепло пошло от живота в грудь, потом в руки и ноги. Постепенно его перестало трясти и колотить. До сознания дошли ее бормотания:

— Я так испугалась! Чувствую, кого-то сшибла, смотрю — лежит за дверью: крохотный, тощенький, как котенок. Едва живой ведь, а пока я тебя наверх тащила, отбивался, как птенец от кошки!

Тихонько смеялась, качая седой головой. Старушка была высокая, худая, в темном длинном платье, голос ласковый, движения неторопливые. На морщинистом лице торчал крупный нос, который оседлали кривоватые очки в проволочной оправе. Мальчик молчал, только слушал, пил, ел и следил за своей спасительницей. Потом провалился в сон и спал почти бесконечно.