Роза - страница 18

Роза съ Мартой вернулись и остановились въ дверяхъ.

Я сидѣлъ за клавесиномъ и игралъ. Игралъ самую лучшую вещь, какую зналъ: сонату А-dur Моцарта. Выходило очень хорошо; словно въ меня вселилось это великое и гордое сердце, которое и поддерживало меня въ ту минуту. О, я такъ теперь напрактиковался опять, что не побоялся дать Розѣ послушать мою игру. Но я ни за что не хотѣлъ открывать, что умѣю играть, пока не почувствую себя въ силахъ показать это. И въ это утро я поблагодарилъ Бога, что добился таки своего. Да, я когда-то учился и музыкѣ въ своей доброй семьѣ; многому хорошему и только хорошему учился я тамъ, пока семья моя не распалась и я не лишился домашняго крова.

Я обернулся. Роза глядѣла на меня во всѣ глаза.

— Да вы… и музыкантъ вдобавокъ!

Я всталъ и признался ей, что немножко упражнялся тайкомъ и, если она находитъ, что меня можно слушать, то мнѣ большаго и не надо. Больше я ничего не сказалъ, иначе мнѣ бы не совладать съ волненіемъ. Потомъ я былъ очень радъ, что не размякъ совсѣмъ и не бухнулъ, что игралъ — на прощанье. Я пошелъ и уложилъ мою котомку.

Я дождался и возвращенія Гартвигсена.

— Да, да; я собственно не полагалъ, чтобы вы ушли отъ меня, — сказалъ онъ. — У меня нашлось бы для васъ всяческое дѣло, но…

Марта отвлекла его вниманіе, разсказавъ, что я умѣю играть. — Студентъ сегодня игралъ.

— Вотъ? Такъ вы и играть умѣете? — спросилъ Гартвигсенъ.

Роза отвѣтила за меня:- И еще какъ!

О, я такъ возгордился отъ этихъ словъ, какъ не отъ какихъ другихъ похвалъ въ моей жизни. Потомъ я распрощался и вышелъ изъ дома Гартвигсена, съ сердцемъ, переполненнымъ чувствомъ благодарности. Отъ волненія я шелъ, совсѣмъ сгорбившись и почти не видя дороги, даромъ что уперся въ нее глазами.

И вотъ, я перебрался въ Сирилундъ и остался тамъ. Переселеніе не внесло въ мою жизнь никакихъ особыхъ перемѣнъ. Я бродилъ съ дѣвочками, рисовалъ имъ и писалъ красками разныя вещи. А моя госпожа, баронесса Эдварда, больше не дѣлала и не говорила ничего такого, чего не могла бы позволить себѣ образованная дама; да, пусть и не думаетъ никто; ничего дурного или некрасиваго. Она только сохранила свою привычку время отъ времени подымать руки и складывать ихъ надъ головой въ видѣ воротъ, что выходило необычайно красиво. За столомъ она держалась вполнѣ прилично и лишь изрѣдка раскладывала локти, набивала себѣ полный ротъ или пила изъ чашки.

Мнѣ захотѣлось написать обстановку парадной горницы Макка, чтобы вышла хорошенькая картинка, съ большимъ серебрянымъ купидономъ въ углу и двумя гравюрами на стѣнѣ надъ роялемъ. Собственно говоря, меня ничто не интересовало въ этомъ домѣ; только стаканчикъ, который Роза однажды оставила недопитымъ на столѣ. Онъ и долженъ былъ стоять тамъ, освѣщенный послѣобѣденнымъ солнцемъ, такой темно-алый, одинокій и словно потухающій.

Въ Сирилундѣ было, конечно, куда оживленнѣе, чѣмъ въ домѣ Гартвигсена; здѣсь бывали въ гостяхъ даже иностранные шкипера, когда погода загоняла ихъ суда въ заливъ. Между ними былъ и одинъ русскій, съ которымъ я разговорился по французски, какъ умѣлъ. Погода задержала его большой корабль на нѣсколько дней въ нашемъ заливѣ. Мы съ баронессой побывали у него на суднѣ, а онъ купилъ нѣсколько медвѣжьихъ шкуръ и песцовыхъ шкурокъ, которыя продавалъ отецъ Розы.

Я обзавелся въ Сирилундѣ болѣе приличнымъ платьемъ и могъ бывать всюду, не чувствуя никакой неловкости. Захаживалъ я и въ лавку, посмотрѣть на народъ, какъ мѣстный, такъ и пришлый, на пѣшихъ путниковъ, которые запасались хлѣбомъ въ пекарнѣ и спѣшили дальше, на рыбаковъ съ юга, которые цѣлый день толкались около винной стойки и потомъ уходили пьянешенькіе, съ шумомъ и гамомъ.

У самихъ Сирилундцевъ почти у всѣхъ были свои прозвища. Къ Сприлундцамъ принадлежали и Свенъ Дозорный и Оле Человѣчекъ, но они состояли шкиперами на судахъ, такъ что къ нимъ прозвища не особенно пристали. Еще была тамъ Брамапутра, жена Оле Человѣчка, такая обходительная съ чужими, что мужу приходилось слѣдить за нею по пятамъ.

Того же поля ягода была и Элленъ, бывшая горничная, въ прошломъ году вышедшая замужъ за Свена Дозорнаго. Эта была влюблена въ одного человѣка въ цѣломъ мірѣ — въ самого Макка, и надо было видѣть ея лицо, когда Маккъ взглянетъ на нее или подойдетъ къ ней на дворѣ и скажетъ пару словъ: она совсѣмъ терялась, себя не помнила. Да вообще усадьба кипѣла народомъ, и какихъ только прозвищъ тамъ не было: Іенсъ Папаша, Крючкодѣлъ, и, наконецъ, Туловище. Такъ прозвали одного захожаго человѣка, который пришелъ въ Сирилундъ зимою и взялся колоть дрова на весь домъ; у него было огромное туловище на коротенькихъ ногахъ.