Рождение Клеста - страница 48

Вот я стою на баррикаде и рублюсь с крепким воином, злобно ощерившем в оскале все зубы до самых корней. Неудобно: завал мешает не только противнику, но и нам: на вершину забраться — опасно: ноги можно переломать, в темноте-то. Враги со своей стороны разбрасывают наваленный хлам, пытаясь добраться до нас, а мне трудно им мешать: я ж без копья, а в меня пиками так и тычут. Наших копейщиков всё же оттеснили, один из них рухнул мне под ноги, и вот я неожиданно оказался лицом к лицу с тем оскалившимся нихельцем. Мы столкнулись щитами, и я еле-еле устоял на ногах: с крепким, крупным мужиком мне, молодому, тягаться силой было бесполезно. В бою всё решают мгновения, и ты, потеряв равновесие, теряешь время и почти наверняка и жизнь. Мои чувства уже успели притупиться, и страха смерти особого не было — было только чувство досады из-за того, что погибаю так глупо — от тупого солдафона. Но, когда он уже опускал на меня свой меч, ему в лицо ударил арбалетный болт, невесть откуда прилетевший и едва ли для него. Я отчётливо услышал сочный хруст, хотя вся улица заполнилась громкими звуками боя до отказа, до шума в ушах, и казалось совершенно невероятным услышать отдельный удар в голову.

Представьте: вы смотрите человеку в упор в глаза, различая на его щеках каждую щербинку, а ему вдруг между глаз прилетает кусок смертельного железа, и ваша контактная связь мгновенно теряется. При этом боль разрыва вас ударяет тоже, как бичом: ваше собственное тело ощущает весь ужас смерти чужого тела, доставший вас через обрывок этой связи.

Его меч рухнул на меня ослабленным, и я без труда отвёл его щитом, присев для удержания равновесия. Не разгибаясь, я с разворота рубанул ногу другого нихельца, который ломился справа от меня и не ожидал такого удара от почти упавшего человека.

Вот передо мной уже новый противник, а у меня в глазах всё ещё стоит видение широко открытого рта, перехваченного смертной судорогой, и стальное оперение арбалетного болта, торчащего из лица — то, что я увидел за миг до разрыва духовного контакта. А потом вообще провал в памяти: раз я остался живой, то, стало быть, мы отступили, но как, почему и куда? — я забыл это ещё до конца боя. Я не помню даже, как нас привели на эту очередную баррикаду — помню только, что мы прикрывали наших отступивших лучников.

В первое время тьма стояла кромешная. Нихельцы шли в бой с факелами, пытаясь хотя бы немного высветить себе дорогу и не переломать шею на незнакомых улицах. Но, конечно, факелов они несли мало, а их неверный, дрожащий свет не столько освещал дорогу, сколько добавлял в картины сражений ужасных оттенков. Пляшущие блики факельных огней скакали по медным нагрудным бляхам, по шлемам, по расширенным зрачкам озверевших людей — от всего этого впору было сойти с ума, если бы мы и без того не стояли на грани безумия.

Я не всегда оказывался в первых рядах, нет. Помню, что приходилось стоять и позади, но при этом налегать щитом изо всех сил в спину впередистоящего, стараясь удержать натиск противника, давившего точно так же. И кто-то точно также упирался мне щитом меж лопаток — я думал, расплющат меня, как камушек в тисках, и все кости переломают: воздух из груди выдавили начисто, и я задыхался. Но нихельцы в этом переулке почему-то резко отступили — мне удалось вдохнуть полной грудью.

«Поднять щиты!» — мы повинуемся, ни о чём не думая, как собачки у бродячих скоморохов — и вот уже по нашим щитам барабанит град падающих стрел. Кто-то вскрикивает и валится с хрипом.

«Вперёд!» — хорошо, мы ломимся вперёд и сталкиваемся с нихельцами — снова лязг железа и стук деревянных щитов; даже крики солдат разных армий как будто бы тоже столкнулись между собой и хлещут друг друга, как прутья.

И кровь, повсюду кровь. Под моими ногами прогибается деревянная мостовая, вся мокрая, как будто после дождя, но я-то знаю, что последние дни было тепло и сухо…

Светало; робкое солнце боязливо выглянуло, осторожно трогая сонными лучами самые высокие крыши, как будто не решаясь глянуть на улицы из-за творимого там ужаса. Нихельцам факелы стали не нужны, а когда небесное светило всплыло повыше, — они запустили в город свою конницу.