Рожденные сфинксами - страница 12
Этот ветер фальцетом испитым
Где-то в трубах печных голосит.
Куст жасмина, пропитанный спиртом,
Словно ангел меж нами стоит.
И поет о годинах пришествий
Захмелевшей, заблудшей душе.
И цветет упреждающим жестом,
Запоздалым, напрасным уже.
***
Не корят, не стыдят – коронуют
Драгоценной последней виной,
Чтоб держала пучину родную
Твердой царской спиной.
Чтоб ни слова о прежнем чине,
На волну восходя босой…
Наши страсти в такой пучине
Растворяются, словно соль.
Только соль – и все круче иней!
Только соль – на моем пиру!
Только пепел моей гордыни
Вьется бесами на ветру.
Не суди – это просто пепел…
Просто пепел и просто боль…
Просто мы с тобой в этом небе
Растворяемся, словно соль.
Над престольною златоглавой
Небеса всех морей солоней…
Что-то слишком ты долго плавал
Хитроумный мой Одиссей.
Ну, а ныне за все мытарства
Коронуют одной виной…
Это крестное время царства –
Над собою…
и над судьбой…
АВГУСТ
И август, как ласковый агнец, пришел,
И время пришествия странниц.
Мне старшая яблок насыплет в подол
И скажет, что это – Агнец.
А младшая станет, как луч, на пути.
Прочтет мою жизнь и ахнет.
Но если цветы я прижму к груди,
Увижу, что это – Агнец.
И если отчаюсь когда-нибудь я
На самом последнем круге,
То эта горячая ноша моя
Не даст опустить мне руки.
***
Есть ягоды земные в небесах
С горячей твердой косточкой внутри…
О том еще…
О, кто бы ни писах… -
Монах Евстафий плачет до зари,
Что увенчались так его труды,
Что аки червь он истину проник…
И он попал в небесные сады,
Где все плоды червивы на язык.
И он заплакал праведный тогда:
«Ведь этот сад, о Господи, мой стыд!
Червивая течет в саду вода
И солнце червоточиной сквозит»
Куда глаза глядят, пошел монах.
Три дня он шел и ночи тоже три.
И ягоды нашел он в небесах
С горячей твердой косточкой внутри.
Попробовал на зуб и сплюнул… и…
Сглотнул слюну, совсем лишившись сил:
«Все это страсти тайные мои,
Что от тебя я, Боже, утаил!
Пошто их червь постылый не сразил?!
Пошто, Господь, ты этот срам призрел?!»
А ягоды горели в небеси,
И косточка твердела в янтаре.
Такие вот дела на небесах…
О том не нам судить… и никому…
Евстафий просыпается в слезах,
Счастливый, сам не зная, почему.
***
О, следи же за мною,
мой взгляд…
Нет не прямо!
Левее…
Правее…
Где в саду раскрывается сад,
Как жемчужный
жасминовый веер.
И вдоль ветра…
вдоль кожи…
вдоль пят
Золотые объемные тени,
Словно руки Господни, скользят,
С тайноликих моих сновидений
Потемневший снимая оклад.
О, иди же за мною, мой брат!
Нет, не прямо – все мимо и мимо!
Я люблю, потому что любима
Тем кустом богоносным жасмина,
На восток раскрывающим Имя
И скрывающим грешных сто крат.
И укрыться меж нами он рад –
Между светом и самосожженьем,
Где из пепла восстала уже я,
И в саду раскрывается сад
Всеблаженным кустом утешенья.
Это Он!... И еще Он – дитя…
Все играет он веером сада
На качелях-весах бытия…
И касается ласточка взгляда
Легкой чаши весов забытья –
И не вспомнить грехов… А ведь я
Так была перед ним виновата!
Но смеется в жасмине дитя,
Утешая пришествием сада.
Предлагая войти навека
В этот сад, почему-то китайский,
В эти ивы немыслимой ласки,
Где навек отражает река
Не предавших, парящих и спящих,
И предавших, не спящих, парящих,
В раскаленном жасмине горящих…
Это ад! – говорят, - Это ад!
И не знает никто из пропащих,
Что в аду раскрывается сад
Богоносным кустом
райской чащи.
***
Скользит по небесам…
по снам отлого…
Крадется по слезам,
по красным глинам…
И всякое дитя – оно от Бога.
А это… -
от жасмина…
Смотри – едва проснулся сад в апреле.
Смотри – у наших ног следы сгорели,
А это верный знак – неверной цели –
Скользить по небесам…
по снам отлого…
Стелиться по слезам,
по кромке света…
И всякое дитя – оно от Бога.
А это?..
* * *
На багряные пляжи
Опускается мгла
Там, где вестник мой младший