Рожденный дважды - страница 11
— Я всегда говорю так маме, когда прихожу вечером домой.
Вижу, как он катится по замерзшей луже, а потом пропадает из виду.
И вот он здесь, наши локти соприкасаются на столе, покрытом клеенкой. Теплый вечер, мы в городе, боль которого, кажется, утихла. На асфальте — мусор, окурки; люди спокойно идут домой. Мы с наслаждением прикончили бутылку, вокруг — мирная жизнь, благодатная повседневность.
Вот еще чудо повседневности — сладкая пахлава, которую мы сейчас делим, упругое слоеное тесто с орешками. Ложки встречаются на тарелке.
— Доедай ты.
Пьетро шумно втягивает через соломинку последний глоток кока-колы. Не так уж скверно он себя ведет — поговорил с Гойко о теннисе, показал подачу Федерера. Попросил мороженое, но здесь подают только боснийские десерты. Гойко показывает куда-то в темноту. Там, внизу, есть кафе-мороженое.
— Как сказать мороженое?
— Сладолёд.
— А как назвать, какое я хочу?
— Шоколада, ванила, пистачи, лимун…
— А если я скажу айс-крим, меня поймут?
Гойко кивает, улыбается, смотрит вслед удаляющемуся Пьетро:
— Он очень милый.
Я гляжу на дорогу, по которой ушел Пьетро, и чувствую пустоту, как и всякий раз, когда он исчезает из виду.
— Точь-в-точь как его отец…
Гойко приоткрыл рот, цокает языком.
— Что? — спрашиваю.
— Ничего, просто смотрю на тебя.
Он берет меня за руку, интересуется, всё ли в порядке.
Да, отвечаю я, все хорошо. Я пытаюсь скрыть волнение и потому отвечаю резко, как будто защищаюсь.
— Можешь звонить мне, когда захочешь, я ведь сплю в кресле, сидя.
— Почему? У тебя нет кровати?
— Не люблю спать лежа, чувствую, как сердце подкатывается к глазам.
Я смотрю в эти глаза, к которым ночью подкатывается сердце. Он щурится, словно хочет улыбнуться, но не может. В конце концов, я и он — мы остались в том времени, между нашим прошлым и настоящим трудно перекинуть мост.
Рассматриваю его руку, по-детски пухлую, в веснушках, обручальное кольцо сильно сдавило безымянный палец.
— Ты женился?
— Да.
— И как она?
— Мне повезло.
Он рассказывает о прошедших годах, когда был беженцем и перебивался случайными заработками — охранник, парковщик, заправщик на бензоколонке.
— Мы, боснийцы, имели преимущество, все нам сочувствовали, везде нас принимали… поначалу, — улыбается Гойко, заказывает две рюмки ракии. — Гостеприимство было недолгим, вскоре Европа перестала чувствовать себя в долгу. У нас плохая репутация, мы очень медлительные, созерцатели по натуре.
Рядом со мной проходит нищенка, очень худая, волочит искалеченную ногу, будто швабру. Не говоря ни слова, кладет на стол раскрытую ладонь. Гойко дает ей пять конвертируемых марок. Девушка так слаба, что даже не может сомкнуть пальцы. Она поворачивается и уходит, грязные джинсы мешком висят на тощем теле.
— Помнишь ее? Она продавала лотерейные билеты.
Я что-то припоминаю… рука, дурацкая кукла на счастье.
— Одна из самых красивых девушек в Сараеве. Сейчас — наркоманка. — Гойко опрокидывает в себя ракию, щурит глаза. — Оказалось, что было легче бегать под пулями, чем потом гулять по развалинам.
Пьетро вернулся с рожком мороженого, смотрит на девушку — та вжалась в стену, как побитая собака.
— Почему она так хромает?
— Один из тех сувениров, что ты видел на рынке, засел у нее в бедре.
Мой ребенок нервничает, ерзает на стуле:
— Ей можно как-то помочь?
— Нет, нельзя. Как мороженое?
Пьетро облизывает рожок, в воцарившейся тишине слышен только этот звук. Расправившись с мороженым, Пьетро положил голову на ладонь, у него сонный вид.
— Пойдем, — говорит он, — я больше не могу.
Я хотела бы еще прогуляться, обойти весь город, дойти до Илиджа, окутанного летней дымкой. Хотела бы бродить в вечернем тумане, в котором растворяется реальность, и шевелить, как угли в камине, тлеющие воспоминания.
Поднимаю глаза на гору Требевич. Спрашиваю Гойко, что стало с тем баром, где подавали брынзу и горячую водку. Он медлит с ответом, словно припоминает вкус.
— Это ты тянешь меня назад… ты… — шепчет.
Потом резко отвечает, что там больше ничего нет, канатная дорога не работает, кабины подъемника торчат, как гнилые зубы.
— Там полным-полно мин, заложить их — раз плюнуть, а убрать — нужно время и куча денег… но, если хочешь, можем сходить, поднимемся пешком, испытаем судьбу.