Рождественные бури и штиль - страница 6

– Я тебе задам негодяй! Я повешу тебя! И когда же вздумал сделать это – в первый день праздника, – когда все лавки заперты! Ну что такое индюшка без сосисок? – гневно заключила мистрисс Дженкинс.

– Ах, Джем! шептала Мэри: – послушай, какой у них шум из-за сосисок – я бы послала мистрисс Дженкинс несколько штучек, приготовленных матушкою – право, они будут вдвое лучше купленных.

– Я не имею ничего против твоей мысли, душа моя. Сосиски не могут сблизить наших отношений, пока Дженкинс не переменить образа своих мыслей, которого я ни под каким видом не могу уважать.

– Но, Джем! Если б ты видел вчера вечером, как она ухаживала за нашим малюткой. Мне кажется, теперь брани она меня сколько душе угодно, я не скажу ей ни слова. Я даже готова угостить её кота своими сосисками.

Слезы выступили на глаза бедной Мэри, когда она, стараясь скрыть свое волнение, целовала ребенка.

– Так снеси же их скорее на верх, душа моя, и подари госпоже этой прожорливой кошки.

Сказав это, Джем расчувствовался.

Мери, положив сосиски на тарелку, не трогалась с места.

– Что же я скажу ей, Джем? – право, не знаю.

– Скажи: надеюсь, вы примите эти сосиски, – потому что моя матушка…. нет, это не годится: – скажи ей, просто, что придет в голову.

С этим советом, Мэри снесла их наверх, постучалась в дверь, и когда ей сказали: войдите, она раскраснелась, подошла к мистрисс Дженкинс и сказала:

– Пожалуйста, возьмите это от меня в гостинец. Их приготовляла матушка.

И, не дождавшись ответа, удалилась.

В то самое время, когда Годгсон собирался итти в церковь, мистрисс Дженкинс спустилась с лестницы и кликнула Фанни. Через минуту Фанни вошла в квартиру Годгсонов и, засвидетельствовав почтение от мистера и мистрисс Дженкинс, объявила от их имени, что им будет приятно, если мистер и мистрисс Годгсон пожалуют откушать к ним.

– И принесут с собой малютку в платке, прибавил голос мистрисс Дженкинс в коридоре, подле самых дверей, до которых проводила она посланную.

Недоумения тут не могло быть, потому что каждое слово было сказано внятно и определительно.

Мэри посмотрела на мужа с изумлением. Она вспомнила, что за несколько минут перед этим, он говорил, что ему не нравится образ мыслей мистера Дженкинса.

– А как ты думаешь, не повредит ли это нашему малютке? – спросил он.

– О нет, отвечала она торопливо: – я бы укутала его как можно теплее.

– А я уж натопила нашу комнату так, что ему не будет холодно, – прибавил голос за дверью.

Как же, вы думаете, они устроили это дело? – Самым лучшим образом. Мистер и мистрисс Дженкинс спустились в квартиру Годгсона и там отобедали. На одном конце стола индюшка, на другом ростбиф, – с одной стороны – сосиски, о другой – картофель. Десерт заменяли плюмпуддинг и сладкие пирожки.

После обеда мистрисс Дженкинс взяла ребенка к себе на колени. По всему было видно, что он полюбил ее. Мистрисс Дженкинс говорила, что он любуется кружевами её чепчика; – но Мэри думала совсем иначе (хотя и не высказывала своего мнения): она думала, что ребенку нравились её добрый взгляд и ласки. После того, ребенка укутали и снесли на верх, к чаю, в квартире мистрисс Дженкинс. После чаю мистрисс Дженкинс, Мэри и её супруг почувствовали особенное расположение к музыке, начали петь и пели до поздней поры, не сказав ни слова ни о политике, ни о газетах.

Перед удодом, Мэри приласкала на коленях у себя проказника кота; мистрисс Дженкинс ни под каким видом не хотела расстаться с ребенком, лежавшим у нее в коленах.

– Пожалуйста, когда у вас будет занятие, приносите его сюда. Пожалуйста приносите: я сочту это за особенную милость. Я знаю, ври другом ребенке, у вас будет много дела; этого уж вы передайте мне. Я буду беречь его, как глаз; – душечка! – как сладко он спит, и как прекрасен он во время сна!

Когда супружеские четы снова очутились наедине, супруги открыли перед женами свои сердца.

Мистер Дженкинс говорил своей жене. – Знаешь ли, душа моя, Бурджесс старался уверить меня, будто Годгсон такой глупец, что от времени до времени наполняет газету «Examiner» своими статьями, но, сколько я вижу, он знает свое место, и имеет слишком много здравого смысла, чтоб не делать подобных вещей.