Рождественская оратория - страница 27

е тут… что вообще есть хоть какой-то порядок.

— Здравствуйте, — говорит Сплендид. — Нам бы психического повидать, этого, который из Эстаншё.

Воскресное утро, осень предприняла последнюю пламенную попытку вспомнить свое лето. В саду лечебницы гуляют по солнышку престарелые и сумасшедшие — гуляют на коротком поводке собственных нервов, прислушиваясь к шелесту яблонь и берез и к тому, кто исподволь этот шелест творит. Тени длинные, мягкие, струятся по высокой траве. Ниже по склону виден лоскуток жнивья, пшеницу уже убрали, поля блестят как шелк. Вдали ржут лошади, мычат коровы, в Сунне бьют церковные часы. Пышногрудая суровая начальница смотрит на мальчиков сверху вниз.

— Зачем он вам? Кстати, так говорить негоже.

— Маманя его послала нас разузнать, не надо ли ему чего.

— У пациентов есть все, что нужно.

— Ну и хорошо, — говорит Сплендид. — Она шибко беспокоилась, что он Библию с собой не захватил.

Кругом бормочут сумасшедшие, истошно вскрикивают, неожиданно дергаются то в одну сторону, то в другую, словно бьются со всем адским воинством.

— Библию?

— Ну да, он должон каждый день Библию читать, не то буянить начнет.

— У нас свои Библии есть. А в теперешнем состоянии он вообще читать не может.

— Ему эта вот Библия нужна. — Сплендид хлопает себя по курточке. — Он только ее читает, потому что сделал там пометки. Маманя его наказывала передать ее из рук в руки, не то он забуянит.

— Он и так буйный, и вообще, что это за разговоры?!

— Библия должна лежать рядом, на ночном столике, так его маманя наказывала.

— Ночной столик… нет у него ночного столика. Ступайте отсюда.

— Нету ночного столика! Слыхал, Бенгт-Эмиль? У него нету ночного столика. Надо же, очень печально. Интересно, знает ли про это главный врач в Карлстаде. Пошли, Бенгт-Эмиль.

— Эй, послушайте! — кричит начальница, но они уже идут прочь.

В роще за поворотом дороги Сплендид тащит Сиднера в гущу деревьев.

— Посидим тут, подождем, пускай отвалит в Сунне. К доктору ей надо, он ей втыкнет укольчик.

— Откуда ты все знаешь?

Сплендид роет ногой ямку в земле и не отвечает.

— А кстати, почему ты называл меня Бенгт-Эмиль?

— Иначе она бы мигом смекнула, кто мы. Бенгта-Эмиля Юлина ты наверняка знаешь, ну, этого, богатейского сынка. Карманных деньжат у него полторы сотенных в неделю, стало быть, пускай про него и думает. А мы пока подзубрим насчет Восточного Туркестана. Нет, ты представляешь — повидать настоящего психического!

Психический из Эстаншё сидит на чердаке, в деревянной клетке, Сплендиду и это известно. В сумерках двор затихает, но Сиднеру все равно страшно, и, взбираясь за Сплендидом по скрипучим ступенькам, он бормочет себе под нос, как бормотали престарелые и безумцы, дергано, нервно:

— Ты чего там бубнишь, опять этого, как его… Данто?

— Когда страшно… очень помогает… читать стихи, — шепчет Сиднер.

Вот она, клетка.

— Так я и думал. Папаша говорит, они завсегда этак поступают с теми, у кого башка совсем никуда.

— Что же ты ему скажешь? По-твоему, клетка надежная?

— Придумаю чего-нибудь.

Помещение высокое, будто церковь. Половицы скрипят, когда они ощупью пробираются ближе и видят, как сумасшедший вздрагивает и забивается в угол клетки.

— Здрасьте, дяденька. Мы это, навестить вас пришли. Давно тут сидите?

— Я — мрак с лимоном внутри, вот оно как. А они не верят. Дрался тот, ну, который в лимоне, мебель ему, вишь, не по нраву пришлась мамка лямка дамка.

Психический диким взглядом смотрит на них, но издает кудахчущий смешок, и Сплендид откашливается.

— Мы про вас, дяденька, в газете прочли. Я — Сплендид, а он — Сиднер, его маму затоп… А зачем они вас в клетку посадили?

— По ту сторону зеркала все черное, как малина. Можно навестить я на ступеньках вообще в кромешной тьме. Но он находит.

— В газете пишут, дяденька, у вас религиозные фантазии.