Рождественская оратория - страница 73
— Не было у меня леденцов, — сказал Турин. — Этак все переврать можно.
— Но прочие обстоятельства дела вы признаёте?
— Шоколад у меня был, а леденцов не было.
Направляясь к свидетельскому месту, Карина Сеттерберг уронила сумку и оттуда выпала коробочка лакричных конфет, которые раскатились по полу. Истица растерянно глянула по сторонам и принялась их подбирать. Суд терпеливо ждал.
— Я давно чуяла опасность, из-за его приставаний, — сказала она и замолчала. Не могла вымолвить ни слова и с мольбой смотрела на обвинителя.
— Расскажите своими словами.
— С самого начала?
— Да, с самого начала.
Она сунула в рот лакричную конфету и долго ее жевала.
— Как он пришел и увел мальчика?
Судья и обвинитель разом кивнули.
— Я к соседке ходила кофий пить. А когда вернулась, он пропал. Ну, я поднялась в квартиру, но его и там не было. Я бегом на улицу. Опять без толку. Я же наказала ему не уходить со двора. Стала звать. Не откликается. Я в дом, к нижним соседям, только и эти мальчика не видали. Тут уж я заплакала, а люди, видать, услыхали, вышли на лестницу, спрашивать начали, что со мной приключилось. Ну, я говорю, мол, Гари пропал, а госпожа Карлссон, Бритта то есть, и скажи, что видала, как мальчонка толковал с одним таким рыжим и тот шоколадки ему давал, тут я и смекнула, что это был… он.
Она опустила голову, теребя ремешки сумки.
— У вас были причины подозревать, что это Бринк?
— Этаких рыжих волос ни у кого больше нету… Вдобавок он часто возле нашего дома шнырял.
— И вы, стало быть, чувствовали, что он способен замыслить подобное деяние?
Карина нахмурила брови, задумалась и сказала:
— Да-а. Я давно чуяла опасность.
— Бринк делал какие-нибудь намеки на это?
— Ну, напрямик-то нет. Просто я все время чувствовала себя вроде как беззащитной, вроде как под угрозой. Он ведь иной раз часами под окошком торчал, глаза пялил.
— В квартиру вы его никогда не приглашали?
— Нет.
— Потому что боялись? Он же как-никак отец ребенка.
— Я из-за него вконец измаялась. И мальчик тоже.
Тут вмешался судья:
— А мальчик когда-нибудь встречался с отцом?
— Нет.
— Почему же он тогда «измаялся»?
— Я же ему показывала, как этот стоит да зенки пялит.
— А вы сказали ребенку, что это его отец?
Карина сглотнула и крепче стиснула в руке платок.
— Больно уж он чудной. Глядит этак диковинно.
— Но смотреть «диковинно», как вы говорите, вовсе не означает непосредственной угрозы.
— Да, но глядеть-то он глядел. Страсть до чего диковинно. — И вдруг, будто вспомнив школьные уроки, она отбарабанила как по книжке: — Случившееся меня чрезвычайно потрясло. А ребенок пострадал. Ведь его не кормили. Все это время.
— Может быть, вы пугали мальчика отцом?
— Так ведь… — Глаза у Карины забегали, словно искали в воздухе защиты, объяснений, каких-нибудь слов.
— Существовал ли повод для страха?
— Не знаю, — сказала Карина Сеттерберг.
Судья — он был человек образованный, родом откуда-то из Южной Швеции, и мечтал о процессах поважнее этого — взглянул на Турина: неуклюжая фигура, отвисшая нижняя губа, светлые брови.
— Теперь рассказывайте вы, Бринк, своими словами, с самого начала. Своими словами, — повторил он, будто по плечу хлопнул.
— Своими, — сказал Турин, — нешто кто со мной поделится словами-то? Life is a penal colony for a lonely man[65].
Судья приподнял брови:
— Что по-шведски означает…
— Ежели вам понятно, господин судья, мне этого хватит. Жизнь — тяжелое наказание, пять лет я платил на Гари алименты, а мне даже прикоснуться к нему не позволяли. Пять лет я мечтал, но не о том, чтобы она пришла ко мне, — он кивнул на Карину Сеттерберг, — это невозможно, а о том, чтобы она хоть разок… руки-то эти вот, господин судья, куда их девать?.. Они будто кричали в тот день. Криком кричали. — Турин вытянул руки над барьером, чтобы все могли их увидеть и услышать. — От них все и пошло…
— Вы хотите сказать, что потеряли контроль?
Турин сочувственно глянул на обвинителя, встрявшего между ним и судьей.
— Голова у меня на особом положении не состоит, — ответил он, и по залу пробежала улыбка, но тотчас и погасла, когда Турин продолжил: — Хотя у самих у вас, господин обвинитель, кроме головы, похоже, ничего и нету. Остальное-то тело, по-вашему, вроде как довесок?.. Никчемные отростки?