Рождество у Шерлока Холмса - страница 3

Анис вел кади Джабраила длинными узкими коридорами, в которых запросто можно было заблудиться. Свет проникал сквозь стрельчатые окна и деревянные решетки. Духота и запах благовоний преследовали кади, и он едва не упал в обморок, пока достиг покоев Саны. Подушки и покрывала здесь были разбросаны как попало, напольную вазу в углу кто-то разбил.

— Посмотри-ка, что в комнате не так! — потребовал кади.

Анис обошел покои.

— Здесь нет шелкового платка Саны. Синего, расшитого бисером и с монистами по краям.

— Подарок султана?

Анис пожал плечами, продолжая поиски.

— Песок пустыни просыпь через сито, а платок найди! — приказал кади, и повелел позвать служанку, чтобы та отвела его в подвал к мертвому телу. Горбатая старуха Хуснийя поклонилась кади. Шаркая кривыми ногами в войлочных туфлях, позвякивая поясными ключами, Хуснийя, на удивление кади, шустро устремилась в подвал.

— Скажи, почтеннейшая, — обратился к старухе Джабраил, свято чтивший суннат, обязывающий оказывать почет пожилым людям без исключений, — правда ли, что госпожа Фируза ссорилась с наложницей Саной?

— Нет, многоуважаемый кади, — ответила служанка, — у госпожи Фирузы нрав кроткий, как у голубки. Только очень уж она страдала, когда Сана появилась в гареме. Часто под дверью ее спальни стояла и плакала.

— Обижалась на господина?

— Жене не положено на мужа держать обиду, это грех, — как отрезала старуха.

— А у Саны нрав был каков?

— Наш Абу-Али учил ее порядку, значит, было за что наказывать, — ответила служанка, подобрав тонкие губы.

— А ты, почтенная, не ссорилась ли с Саной? — спросил снова кади.

— Нет. Мое дело — присматривать за детьми. А детей в гареме много. Я и своего сына Назима, воспитывала в строгости. Потому он и стал начальником дворцовой стражи.

— И не жалко тебе ее?

— Мне господина нашего, Абу-Али жалко, душа у него нежная, как мякоть молодого ореха под скорлупой.

В подвале было холодно и темно. Одну клеть освободили от кадок с маринованным луком и редькой. Под сводчатым потолком торчали погасшие факелы. Служанка зажгла два, и комната без окон озарилась слабым светом. Тело девушки лежало под полотном. Подняв край, кади заметил характерные для укуса следы загнутых внутрь змеиных зубов и сеточку полопавшихся кровеносных сосудов на ноге. Тело распухло.

Кади вышел наружу и глубоко вздохнул. Знойный воздух показался ему свежим. Степенной поступью, опираясь на клюку, в сопровождении согбенной служанки он обошел дворец. Каштаны и высокие акации окружали толстые каменные стены. Кади любовался ими, но и отмечал, что по каждой из толстых веток могла заползти ловкая гюрза.

К вечеру в дом кади Джабраила пришел унылый Анис с докладом. Платка он не нашел, хотя заглянул во все укромные уголки дворца и двора. Завтра утром с охоты ожидали прибытия султана со свитой, и кому-то следовало держать перед господином ответ. Кади отпустил дрожащего как хвост ишака евнуха.

Задумчиво пощипав бороду, Джзабраил изрек в пустоту: «А где же Назим и его бродяга из Самарканда?»

Глубокой ночью, когда Риштан видел десятый сон, кади разбудила служанка, доложившая о прибытии начальника дворцовой стражи. Назим выглядел торжествующим. К ногам кади он положил синий платок.

— Это я нашел под рубахой заклинателя змей.

— А где сам бродяга? — спросил кади, не заинтересовавшись находкой.

— В зиндане. Плачет, как шакал, в убийстве признаваться не хочет.

— Может, это и не убийство было? — кади натянул чалму на лысую голову и, поправив кушак на халате, двинулся за Назимом к выходу из дома.

— Не убийство? — усомнился Назим.

— Для чего Садыку убивать?

— Он из Самарканда, как и Сана. Мог знать ее. Они весело болтали после представления.

— Убил Сану, а платок взял на память, — кивнул кади, садясь в паланкин при свете полной луны и подавляя зевок.

— Грязная свинья этот Садык! — выругался Назим, — как же я подпустил убийцу так близко к султану!

В зиндане никто не спал, все ждали прибытия кади. Садык не мог встать и выказать судье должное почтение. Ноги и руки нечестивца были перебиты. Он лежал на полу, как мешок с прелой соломой.

— Наш палач как всегда перестарался, — глубокомысленно изрек Джабраил, — мне опять будет некого судить, до утра этот несчастный не доживет.