Розовая ксандрейка и драдедамовый платок: Костюм - вещь и образ в русской литературе XIX в. - страница 22

Позднее появились галстуки, дублированные для жесткости другой тканью. По времени это совпадает с появлением моды на жесткий узел и манеру носить концы галстука заправленными в высокий вырез жилета и фрака.

Излюбленными тканями для галстуков на протяжении XIX в. были фуляры, мягкие шелка, кашемир (см. фуляр, шаль, терно, тибет). Более жесткие формы потребовали плотных шелков, шерсти. Формы галстука так четко указывают на время, что можно использовать эту деталь как средство атрибуции произведений изобразительного искусства, а по названию галстука можно установить время действия литературного произведения (см. сольферино).

Галстук.

Титульный лист и таблица из книги «Описание и рисунки сорока фасонов завязывать галстух». М., 1829.

«Все три девушки были одеты в черные юбки и цветные гарибальдийки, подпоясанные у пояса кожаными кушаками».

Ковалевская С. В. Нигилист, ок. 1890 г.

Гарибальдийка — camicia rossa — рубашка красного цвета с маленьким отложным воротничком и длинными рукавами на манжете. Название и крой такой рубашки связаны с Джузеппе Гарибальди (1807–1882) — лидером освободительного движения в Италии.

Симпатии значительной части русского общества к движению, которое возглавлял Гарибальди, способствовали распространению среди учащейся молодежи и либерально настроенной интеллигенции головных уборов, блузок, жакетов под влиянием итальянских народных костюмов и одежды некоторых отрядов повстанческой армии.

Собственно гарибальдийка — это только рубашка, но иногда под названием «гарибальдийка» имеют в виду небольшую шапочку без полей, отделанную цветной тесьмой, которая хорошо известна по портретам Гарибальди, или шляпу-калабрезу (см. боливар), или ярко орнаментированную мужскую и женскую куртку в итальянском народном стиле.

Мода на блузку-гарибальдийку распространилась около 1850 г. Причем новому веянию следовали не только студенты или курсистки. Позднее к такому костюму приобщились и дамы из высшего света. Одной из самых элегантных женщин Петербурга последних десятилетий XIX в. считалась баронесса В. И. Икскуль. На портрете 1889 г., выполненном И. Е. Репиным, она изображена одетой как курсистка, с той только разницей, что ее малиновая блузка сшита у хорошего портного, а вместо гладкой суконной юбки — сооружение из дорогих черных кружев. Баронесса любила демонстрировать свои часто меняющиеся политические симпатии, меняя свой внешний облик и убранство своей гостиной. М. В. Нестеров писал о ней: «Бывая на Кирочной, я заметил, что портреты в резной черной раме на круглом столе у окна менялись сообразно с тем, кто в те дни был „героем сезона“, о ком говорил Петербург <…>. В черной раме продолжали меняться „герои сезона“, пока однажды, на смену Максиму Горькому, не появился новый герой… Григорий Распутин» (Нестеров М. В. Давние дни. Встречи и воспоминания. М., 1959. С. 182).

Для студенческой молодежи второй половины XIX в. одежда была формой выражения их демократических настроений. Гарибальдийка символизирует собой целый период в истории русского демократического движения.

Сведения о том, что автором гарибальдийки был E. Баттерик (1826–1903), как сообщает R. Turner Wilcox, не представляются достаточно убедительными (The dictionary of costume. London, 1969).

«Я застал у него одного из помнится, директора таможни, городских чиновников, толстого румяного старичка в глазетовом кафтане».

Пушкин А. С. Капитанская дочка, 1836. Гл. X.

Глазет — разновидность парчи — плотная ткань разнообразного переплетения с шелковой, позднее хлопчатобумажной или шерстяной основой и металлическим утком.

Глазет ткали гладким и узорчатым, расшивали цветными шелками и т. д. В XVIII в. глазет широко использовался для мужских и женских парадных костюмов. В XIX в. рынок сбыта глазета резко сузился — основным потребителем тканей такого типа стало богатое купечество и духовенство. Из глазета заказывали вклады (подношения) для церкви как от частных лиц, так и от монастырей. Обычно это были церковные облачения либо разнообразные покровы.

Е. И. Попова, близкая к московским литературным кругам 40-х гг. XIX в., так записала в своем дневнике от 1 июля 1849 г.: