Розы и хризантемы - страница 20
— Да что вы, Нина Владимировна, — говорят женщины, — совсем тоску навели. Нельзя так… Всем тяжело, что поделаешь? Но теперь уж получше стало. И на фронтах дела веселей пошли… Да и праздник сегодня.
— В молодости, — говорит мама, — у меня, конечно, были какие-то надежды. Какие-то иллюзии… Как у многих. А теперь ничего не осталось.
— Вы, Нина Владимировна, прямо, пессимистка какая-то…
— Ничего не попишешь — жизнь такой сделала.
Снег завалил тротуары и мостовую. Чтобы легче было вытаскивать ноги, мы идем цепочкой друг за дружкой. Цыплята пищат в кошелках. Мой петух согрелся и притих.
— Петя-Петя-Петушок, — говорю я ему потихоньку, — если только нам отдадут тебя, я буду очень-очень тебя любить. Буду кормить тебя крошками… Все буду тебе давать…
Петух хлопает глазами.
Мы заходим в подъезд, подымаемся на пятый этаж.
— Вот, Людмила Аркадьевна, — говорит мама, — это ваши.
— Какие чудные! — радуется Людмила Аркадьевна. Она вытаскивает цыплят из кошелки и сажает в большую корзину. — Пускай подрастут! А этого, — продолжает она, ощупывая моего петуха, — сейчас ощиплем и в суп. Спасибо, Нина Владимировна!
Что вы, не за что, — отвечает мама.
— Мама, как это — «ощиплем»? — спрашиваю я, когда мы выходим за дверь.
— Ну как? — говорит мама. — Нельзя же класть в суп с перьями.
— Зачем — в суп?
— Как зачем? Сварят из него суп.
— Сварят суп?.. Как?
— Что значит как? Свернут голову и сварят. Что ты, в самом деле, — спрашиваешь такие глупости! Подумать только, — прибавляет она со вздохом, — есть люди, которые и теперь едят куриный бульон… Я уж и вкус забыла…
— Но он же живой… Нельзя варить из него суп!
— Ладно, иди, не болтай чепухи!
— Нельзя из него варить суп — он живой! Он живой! Мама, скажи, чтобы они отдали петуха! Это мой петух!
— Не выдумывай, иди! Все-таки, — размышляет она, — могла бы и мне дать одного цыпленка…
— Скажи им, скажи!.. Отбери у них петуха!
— Замолчи сейчас же, чтобы я тебя не слышала! И без тебя тошно. Напрасно, конечно, я промолчала. «Спасибо»! Очень мило — «спасибо»! Она что ж, воображает, что я ради собственного удовольствия за ними таскалась?
— Нина Владимировна! — зовет тетя Наташа. — Идите выпейте с нами рюмочку!
Я сажусь на перекладину под столом и плачу. Бедный, бедный петух!.. Он был такой хороший… Так пригрелся у меня в шубе… А его… Бедный петух…
— Вот твой петух, — говорит мама. — Из него сварили суп, и теперь ты можешь забрать его. — Она вытаскивает петуха из огромной кастрюли и бросает в ящик.
Неужели это мой петух? Он весь мокрый и уже не хлопает глазами. Я присаживаюсь возле ящика на корточки. Петух не шевелится, все перышки прилипли к телу.
Дует ветер. Может, ветер высушит ему перья и тогда он снова станет таким, как был? Вот, кажется, поднял крыло. Нет, это ветер треплет перья…
Мне становится страшно. Я хочу встать и уйти.
— Куда? — говорит мама. — Сиди! Сиди теперь с ним. Ты же говорила, что это твой петух.
Я оглядываюсь по сторонам. Где она? Ее нигде не видно. Один только голос…
— Хотела, чтобы у тебя был петух, — вот, пожалуйста, получай!
Ящик стоит на пригорке. Вокруг нет никого. Ветер дует все сильней и несет крупный темный песок… Петух не шевелится. Почему он такой мокрый? Такой несчастный? Из него сварили суп…
Слезы текут у меня по вискам. В комнате темно. Мама спит рядом. Это был сон. Это все — и ящик, и песок, и мамин голос — был сон. Бедный петух… Лежал в самом уголочке и даже не шевелился. Но может, он все-таки знал, что я смотрю на него?
Наина Ивановна бегает по коридору и стучит каблуками. Кравченков уже не живет в нашей квартире, но у Наины Ивановны и без него бывает много гостей. Она часто смеется, особенно по ночам.
— Не хочу Новый год, — говорю я. — Никогда не буду есть суп…
— Что? Что? — бормочет мама, приподымаясь на подушке, но тут же опять засыпает.
— Вот уже и февраль, — вздыхает мама. — Второе февраля. Мой день рождения. Сорок два года… Мало радости… Да, жизнь пролетела… В мирное время хоть гости, бывало, собирались, поздравляли, подарки дарили, цветы… А теперь и этого нет…
Мне становится жалко ее. Я иду в свой уголок, беру шкаф и протягиваю ей: