Розы и хризантемы - страница 26
— Она съела мой примус!
— И правда! Это зубы у нее чешутся.
— Я не хочу такой примус! Я хочу такой, как был!
— Да ничего ему не сделалось, твоему примусу. Подумаешь, велика беда — бочок помялся…
— Сделалось, сделалось!
— Ладно уж орать-то, — говорит Прасковья Федоровна. — Что она, нарочно, что ли? Она еще маленькая…
— Маленькая!.. Противная девчонка! Дрянь!
— Ишь ты, ишь ты!.. — говорит Прасковья Федоровна. — Не нравится тут, ступай домой.
Вечер. Луцкие ложатся спать. Мамы все нет. Почему она не возвращается? Я сижу у стола. Чуть горит свечка, вставленная в пухлую бутылку. Сидеть скучно. Я поджимаю под себя ноги, становлюсь на коленки. Стул подо мной скрипит.
— Что это, в самом деле, — ворчит Прасковья Федоровна. — Хоть ночью-то надо людям покой дать. Не молоденькая небось, до такого времени гулять…
— Ладно тебе, мама, — отзывается Елизавета Николаевна, — спи уж… Может, по делу какому задержалась…
— Хороши дела! Отдавай ребенка в сад и ходи, где хочешь. Я ей скажу. Нашла выход — на людей спихивать.
Капля за каплей стекает парафин со свечки и застывает на стекле. Я смотрю, смотрю на пламя свечи и не замечаю, как глаза сами собой закрываются.
— Батюшки!!! — кричит Елизавета Николаевна.
Я просыпаюсь. В комнате совсем светло. Отчего вдруг так светло? Елизавета Николаевна вскакивает и тушит руками огонь — это горят мои волосы. Я заснула и опустила голову в пламя свечи.
Елизавета Николаевна мажет мне голову маслом. Меня укладывают вместе с Мариной и Шуриком на диван. Я лежу на самом краю и боюсь упасть. Голову щиплет. Мама завтра убьет меня за то, что я уснула.
— Что это? Что с тобой?! — говорит мама утром. — На кого ты похожа? Что за несчастье, что за наказание такое! На минуту нельзя оставить! Не одно, так другое, не одно, так другое! Будь проклят тот день и час, когда я решилась на это безумие! Нет, Прасковья Федоровна права — надо отдать тебя в сад. Там-то уж будешь по струночке ходить! Чужая тетя по головке не погладит!..
А все-таки хорошо, что у меня сгорели волосы, — теперь она не будет меня причесывать. Мама повязала мне голову косынкой. Мы идем в детский сад. Громадная комната и в ней много-много игрушек. И две совсем настоящие машины.
— Что вы хотите? — спрашивает тетя в белом халате.
— Да вот, решила отдать вам свою паршивку. Хочу узнать кое-что…
Я смотрю на машины. Красные блестящие бока, руль, фонарики. Неужели я буду сюда ходить?
— Хочешь покататься? — спрашивает тетя. — Иди, садись.
Мне… Мне можно сесть в эту красную машину?..
— Ну что ж ты? Боишься? Не бойся!
Я делаю шаг и останавливаюсь.
— Да нет, зачем, что вы, не нужно, — говорит мама. — Мы сейчас пойдем.
— Она у вас слишком застенчивая, — говорит тетя. — Ну, ничего, привыкнет. Ребята у нас хорошие, все такие умненькие, развитые. Писательские дети!
— Вот, Прасковья Федоровна, дорогая, вы говорите — сад! Полюбуйтесь, какой список вещей они мне дали!
Прасковья Федоровна не торопится любоваться списком, она мешает что-то в кастрюльке на плите, потом отходит к раковине.
— Три платья! На неделю! Да у меня у самой не наберется трех платьев! Три пары чулок! Кофта. Шесть штанов, три рубахи. Откуда, интересно, я должна все это взять? Они думают, верно, что я внучка Рокфеллера! И все это нужно в воскресенье перестирать и в понедельник утром чтобы опять было чистое! Нет, уж лучше пусть сидит дома.
— Пусть сидит, — бурчит Прасковья Федоровна себе под нос, — только не у нас…
«Благодаря Бога я уже в Минске, — пишет бабушка. — Добрые люди не дали умереть в дороге. Сашка принял, ничего не сказал, но Маруська смотрит волком. Когда я прежде, бывало, приезжала с подарками, так она вьюном вилась, а теперь увидела, что у меня ни шила, ни мыла, и рычит, как вепрь».
— Ах, надо ей денег послать… — вздыхает мама. — Что за несчастье?.. Ниоткуда никакого просвета…
— Вставай, иди в булочную! — говорит мама. — Занимай очередь, я потом подойду. Хотя подожди… Вот, возьми карточки и деньги. Зачем мне таскаться лишний раз на шестой этаж?.. Не потеряй, смотри! И проследи, чтобы взвесила как следует.
Я стою в очереди, зажав в кулаке квадратики карточек. Очередь еле движется. У кассы то и дело вспыхивает скандал.