Розы и хризантемы - страница 48

Она всегда ходит в ватной шапке, даже когда жарко. И всегда теряет ее. Кофту с юбкой она не может потерять, потому что никогда их не снимает, даже ночью, а шапка падает у нее с головы и теряется. Бабушка вечно ее ищет.

— Ох-ох-ох… Надо в город слетать — шапки нигде не найду, пропади она пропадом!

— Она, бабушка, у тебя уже пропала.

— Старость — не радость! Доживешь, Светинька, внученька, до моих лет — узнаешь. Ох-хох-хох…

— А сколько тебе лет?

— Много, внученька, много… Не дай Бог… Старость хуже смерти. Все отнимет — и красоту, и память… Я, бывало, смотрела на старух и не верила, что такая буду. А стала еще хуже их…

— Ты не хуже, — утешаю я. — Ты — хорошая. — Я обнимаю ее за шею. Кожа у нее на шее мягкая-мягкая.

— Пусти, внученька. Вот она, проклятая! — Бабушка вытаскивает шапку из-за сундука, отряхивает, напяливает на голову, берет в обе руки кошелки и уходит.

Мы с мамой теперь не ходим по магазинам — все приносит бабушка. И подыматься пешком на шестой этаж теперь не нужно. Пустили лифт, и мы ездим на лифте. В кабинке есть зеркало. А внизу около лифта сидит лифтерша — иногда тетя Дуся, иногда тетя Глаша. Они сидят и смотрят, чтобы в подъезд не заходили чужие. На столике у них стоит телефон — чтобы звонить в милицию, если зайдет чужой. А по вечерам они запирают наружную дверь на ключ и вяжут кружевные скатерти из белых тонких ниток.

Я сижу на перекладине под столом. Входит бабушка. Я ее вижу, а она меня нет. Бабушка ставит на пол кошелки, топчется возле сундука, потом нагибается, засовывает руку в карман — рука прячется по локоть, но еще не достает дна. Бабушка собирает юбку гармошкой и тогда вытаскивает из кармана бутылку. Соскабливает сургуч с пробки, несколько раз ударяет ладонью по донышку — пробка выскакивает. Бабушка пьет из горлышка.

Входит мама. Бабушка моментально опускает бутылку в карман.

— Что у тебя там?

— Где, Ниноленьки?

— В кармане.

— Ничего нету. — Бабушка похлопывает себя по ноге. — Видишь, пусто.

Мама ощупывает ее юбку и вытаскивает бутылку.

— Так!.. Прекрасно! Четвертинка. Только пьянства мне тут не хватало.

— Что ты, Ниноленьки! Какое пьянство? Не приведи Бог!

— Что — не приведи бог? Что — не приведи бог! Жрешь водку, как последний извозчик!

— Где водка? Ты думала, это водка? Это не водка. Это святая вода. Я в церкви была.

Мама нюхает святую воду.

— Что ты из меня идиотку делаешь! Я же вижу, что это водка! На какие средства ты пьянствуешь?

Бабушка кряхтит.

— На какие деньги, я спрашиваю, ты покупаешь водку?

— У тебя, Нина, не беру! — отвечает бабушка.

— Откуда же ты берешь? Ну, откуда — позволь полюбопытствовать? Ты что, работаешь, что ли? Или пенсию получаешь? Или, может, Жорж тебе наследство оставил?

— Если бы он оставил наследство, ноги моей тут не было бы! Стала бы я у тебя просить.

— Думаешь, я не замечаю, как ты меня обсчитываешь на каждой покупке? Нет, как вам это нравится! — мучаешься, экономишь, во всем себе отказываешь, а эта мерзавка пьянствует и угощается деликатесами! Воровка старая!..

— Мать не воровка! Мать есть мать!

— Мать! — Мама хватает бабушку за кофту, кофта расстегивается. — Поганая пьяница! — Она собирает в кулак бабушкину рубаху и то тянет бабушку к себе, то отталкивает.

Бабушка вскрикивает, взмахивает руками, пенсне соскакивает у нее с носа и раскачивается на шнурке, зацепленном за ухо. Рубаха трескается, бабушка шлепается на пол.

— Ой! — вырывается у меня.

Мама наклоняется и заглядывает под стол. Лицо у нее потное и белое.

— Это ты? Что ты тут делаешь?!

— Ничего, — отвечаю я и потихоньку выползаю из-под стола с другой стороны.

Бабушка, кряхтя и плача, подымается с пола, запахивает разорванную рубаху, прячет в карман пенсне. Слезы текут у нее по морщинам, как по желобкам. Мама забирает бутылку и уходит. Бабушка ложится на свой сундук и отворачивается к стенке. Так она лежит до вечера.

Вечером мама ставит на стол ужин и зовет ее:

— Садись есть, старая пьяница.

Бабушка ворочается, но не встает.

— Будешь жрать или нет?

— Нет!

— Дело твое. Была бы честь предложена — от убытка бог избавил.

Мы с мамой сидим и едим, а бабушка ворочается на сундуке. Вот она приподымается, слазит с сундука, выходит из комнаты. Мама перестает есть, прислушивается, кладет ложку и тоже выходит.