Розы и тернии - страница 15

Сперва она не придала этому значения.

«Ишь, лукавый мутит, чего-чего со сна не померещится!» — подумала она и собралась еще сладко соснуть часок, для чего и перевернулась на другой бок, когда уже совершенно явственно слышный плач ребенка заставил ее поспешно подняться.

В доме детей тогда не было, Аленушка еще не родилась, младенец-сынок Луки Максимовича умер за две недели до того дня, повергнув мать и отца в глубокое горе. Был грудной ребенок у одной из холопок, у кривой Анны, так та холопка спала в другой стороне дома, и слышанный Панкратьевной детский плач не мог принадлежать Аннушкиному дитяти.

— Что за притча! — в недоумении проворчала Панкратьевна и, осенив себя крестным знамением про случай бесовского наваждения, решительно направилась в сени.

В сенях, шагах в двух от крыльца, стояла плетеная корзиночка, и в ней что-то пищало и копошилось. Когда Панкратьевна заглянула внутрь корзины, это «что-то» оказалось темноволосым младенцем — мальчиком месяцев двух. На шее его был надет крестильный крест, и к его тесьме привязана записка.

Встретив такую находку, Панкратьевна подняла такой гвалт, что перебудила всех в доме, начиная от самих боярина и боярыни и кончая последним кухонным мальчишкой.

Записка была отцеплена и прочтена людьми, сведущими в многомудром искусстве чтения. Записка была коротка, в ней всего было две строки. Сообщалось, что мальчика зовут Андреем, что он крещен и родился за три дня до праздника апостолов Петра и Павла.

— Печалились мы, что помер сынок наш… Вот, Господь по милости Своей нового нам послал. Будет у нас Андреюшка заместо сына родного, — промолвил Лука Максимович, и подкидыш был принят в дом.

Боярин Шестунов растил его как сына и любил его как родного. Марфа Сидоровна тоже привязалась всею душой к воспитаннику.

Однако мало кто не знал в Москве, что Андрей не родной сын Шестуновых, и втихомолку его звали «подкинутым». Молодой человек знал об этом прозвище и не обижался.

— Что ж? Ведь правду говорят: подкинутый я и есть… За что же серчать? — говаривал он.

Вообще Андрей отличался чрезвычайно уживчивым, покладистым характером. Его любили и холопы, и приятели. Мягкий характер питомца не по душе приходился только Луке Максимовичу.

— Уж это, прости господи, как будто и не как следует!.. — ворчал он порою. — Что за кротость такая андельская? Негоже это парню… Борода обе щеки обростила, а он все — словно девица красная!

Однако, когда нужно, Андрей умел показать себя и лихим молодцем. Доходило дело до схватки с ворогами земли Русской — с татарами ли, ляхами или иными, — сабля Подкинутого не оставалась ржаветь в ножнах, а работала на славу; то же и на охоте — никто лучше его не умел поддеть косолапого мишку на рогатину.

Андрей то и дело погонял коня, хотя тот скакал и так очень быстро. Молодой человек вез в вотчину известие о смерти Феодора Иоанновича.

Дело в том, что Луке Максимовичу захотелось провести праздник Крещения в своей семье, и он уехал из Москвы, оставив в ней приемыша, дав ему наказ — чуть что случится, скакать немедля в вотчину с весточкой. Андрей так и сделал. Едва он услышал о кончине царя, как оседлал коня и пустился в путь.

Теперь до вотчинки Шестуновых, которая, сказать кстати, звалась Многогнездною, от обилия в боярском саду птичьих гнезд, было уже не далеко; еще десятка два скачков доброго коня, и путник въехал в ворота усадьбы.

— Боярин! Андрей Лукич приехал! — будил холоп Луку Максимовича, недавно привалившегося соснуть после обеда и уже успевшего забыться крепким сном.

— Андрюшка? Стряслось, стало быть, что в Москве, уж не хуже ли стало царю! — воскликнул боярин, поспешно вскакивая.

Андрей уже входил в опочивальню.

— Здравствуй, батюшка! — поздоровался он, почтительно целуя руку названого отца.

— Здорово!.. Что там случилось?

— Ох, случилось скорбное дело! Царь долго жить приказал.

— Помер царь-батюшка, надежа, царство ему небесное, вечный покой! — печально проговорил Лука Максимович. — Когда скончался?

— В ночь на сегодня.

— Чего ж ты раньше-то сюда не приехал?

— Поутру только сам узнал. Стоном стон стоит теперь в Москве!