Рубежи - страница 2

После неудачи Михеева курсанты в первые минуты растерялись. Что же делать дальше? В том, что случилось, была и их вина. Они знали, чем больше натягивался резиновый шнур, тем на большую высоту забрасывался планер, и, пренебрегая указаниями инструктора, незаметно для него хитрили, увеличивая натяжение амортизатора.

В город возвращались без обычных шуток. Федор пытался объяснить ребятам, как все, получилось.

— Сначала думал, выгоните к дьяволу, — говорил он, медленно подбирая слова. — Спасибо инструктору… Вот ведь как получается. С детства у меня так. Дерутся ли где — я там! Горит где — я туда. Еще в школе… Пошли с группой в лес на экскурсию. Проходили высокий мост. Поспорили, кто прыгнет с него в воду. Я, помню, тут же разделся и подошел к краю. Было страшно смотреть вниз, даже живот подвело от страха. А не прыгать — еще страшней: засмеют. Уж не помню, как оттолкнулся. Похоже, что это был прыжок не в воду, а об воду…

— Знаешь, Федор, — перебил Николай Астахов, — инструктор правильно говорил: нужна храбрость, а не отчаянность; смелость, а не нахальство. А ты, прямо скажу, по-глупому разбил машину. За такие вещи «темную» устраивают. Жалко: парень ты вроде хороший.

Шофер автобазы Куракин, высокий и стройный юноша с тонким красивым лицом, явно любуясь своим звучным голосом, обратился к Астахову:

— Хватит о Михееве, давай о другом. Почему я иду в авиацию, это понятно: я шофер, одно с другим тесно связано. Но почему тебя, музыканта, потянуло в воздух, понять трудно. Хоронил бы покойников на здоровье!

— Думаю, что моя специальность может пригодиться и в авиации, — шутя, ответил Астахов, — убьешься, не надо будет нанимать оркестр.

— Вот что я вам скажу, хлопцы, — обратился ко всем Витя Корнеев, самый молодой и малорослый из курсантов, еще учившийся в средней школе, — шутить надо бросить. С такими мыслями и вправду кто-нибудь убьется.

— Раскаркался, вороненок, — усмехнулся Куракин.

— И не раскаркался, — повысил голос Виктор, гневно глядя на Куракина. — Не ты ли сам уговаривал вместо двадцати шагов сделать тридцать?

— Витенька, дорогой, тебе мы будем, наоборот, сокращать шаги.

— Знаешь, что? — вмешался Астахов, обращаясь к Куракину. — Виктор дело говорит. Надо бросить эти штучки.

Куракин почувствовал, что все разделяют мысли Корнеева. Он зевнул и деланно засмеялся.

— Пошли быстрей, что ли!

На рассвете по дороге, еще не тронутой ничьими шагами, они шли из города в пригородное село, к крестьянскому сараю, где хранился разбитый планер.

Сарай превратили в мастерскую. Кто мог, взял отпуск на производстве. Около двух недель Федор Михеев с друзьями с утра дотемна чинили планер, лишь поздно вечером на попутных машинах добираясь обратно. С ними бывал инструктор, он следил за работой, требовал точности, заставлял переделывать, если его не устраивала деталь. Курсанты воспринимали это как должное. Восстановить планер! Дело их совести и чести, а главное, от этого зависели своевременный конец одной учебы и начало другой — в аэроклубе, на самолете.

Закончив работу, аккуратно собирали инструмент, чистили верстак, убирали мусор, и Михеев заботливо укрывал детали планера полотняным чехлом. Потом все садились около сарая и отдыхали, наслаждаясь мягкой тишиной летнего вечера.

Как-то Витя Корнеев сказал:

— Не забывайте про «состав спецназначения»… Скоро снова полеты, с колхозом опять договориться надо.

— Это ты о кобыле? — спросил кто-то.

— А мы и без нее обойдемся, — пошутил Астахов. — Таскать планер на гору заставим теперь Федора. Ему эта птичка, что салазки для Виктора.

Молодость и здоровье, переливавшиеся в каждом, настраивали всех на шутливый лад. Не хотелось уходить домой. Говорили много, но тема была одна — полеты.

Когда планер был готов, его любовно осматривали, ощупывали каждую деталь, покачивали крылья. Он не так красив, как раньше, — разноцветный, в заплатах, — но зато, можно сказать, сделан собственными руками, и от этого цена его неизмеримо выросла — он стал роднее, ближе.

Астахов хлопал по плечу Михеева:

— Сам разбил, сам сделал. Это по-моему. Он лучше прежнего стал, ты понимаешь, Федя?