Рука судьбы или Этюд о предопределенности - страница 9

Он заключает в себе начало и конец, Истину и Ложь, добро и зло и их последствия. Он — Бесконечный Бог и конечный смертный человек, он любовь и добро — эти тайны, скрывающие предназначение.

Эти мысли проносились у меня в голове, пока я стоял перед гигантскими сооружениями прошлого. Впервые я всецело осознал ничтожность человека и величие того управляющего закона Судьбы, которому веками поклонялись под столь многими именами. Я повернулся к своему старому другу и с удивлением обнаружил, что и на него это зрелище произвело такое же впечатление. Душа его была потрясена, и на лице читалось крушение старых идей и ортодоксальных верований. Но мы еще не усвоили урок. Мы лишь перевернули первую страницу книги. Взрослые, как и дети, любят картинки. Через минуту нам предстояло увидеть одну из таких картинок, иллюстрацию, гравюру, выполненную резцом Судьбы, что навеки осталась запечатлена в наших сердцах.

Мы в молчании шли к центру громадного «Колонного зала», где еще сохранились остатки рухнувшей крыши, когда до нас донеслись негромкие рыдания, исходившие, казалось, из темного угла развалин — там, даже днем, таятся мрачные и почти непроницаемые тени.

То было нечто большее, чем рыдание: то был стон, раздававшийся из-за стиснутых зубов, нечеловеческий по своей силе, и стон этот, нарастая, превратился в голос боли и заметался от колонны к колонне, отдаваясь эхом в наших ушах и леденя горячую кровь, что еще мгновение тому текла по нашим венам. В неописуемом ужасе мы застыли, как вкопанные. Мы смотрели друг на друга, и наши побелевшие лица пугали нас самих в свете бледной луны, озарявшей все вокруг своим призрачным мерцанием. Жуткое молчание, последовавшее за криком, казалось невыносимым — я ощущал, как кровь волнами приливала к моему горлу, как она пела в ушах и проникала в мозг, пока каждый нерв и мускул не парализовал страх. Затем мы снова услышали этот душераздирающий крик — и в смятении чувств увидели его в тысячах форм и очертаний: он падал вниз из-под рухнувшей крыши, разлетался осколками, сталкиваясь с каменными идолами и разбитыми богами, пронзал стенаниями боли наш слух и заставлял замирать наши сердца.

Сомнений больше не оставалось — то был вопль души в смертельной агонии. И не обыкновенной души, но одной из тех чувствительных и в то же время сильных душ, что таят в себе свои горести и рыдают лишь в тишине ночи, когда рядом нет никого, кто мог бы разделить их гефсиманскую тоску. Мы инстинктивно бросились вперед, надеясь помочь, утешить, сделать хоть что-нибудь, но воспрепятствовать этому звуку повториться. Но не успели мы пробежать и несколько шагов по мягкому песку, как из теней показалось видение: молодой человек, тот самый, который так часто занимал наши мысли, тот, чье печальное и красивое лицо мы заметили в первый же день по приезде. Медленно, но твердо ступая, он дошел до центра зала и замер — недвижный, как огромный идол, преградивший ему путь. Его волосы были откинуты назад, а сильные и мужественные черты, отмеченные болью и скорбью, резко и рельефно выделялись на фоне огромных колонн, стоявших по сторонам. Его свободная английская рубашка была расстегнута от горла до пояса, а руки прижаты к груди, как будто он намерен был вырвать свое сердце и разбить его о камни.

Чудилось, что он смотрел вверх, в самые глаза Небес, и в тот миг он казался больше, чем человеком — он был богом, вопрошающим о милости Бога Всевышнего. Но внезапно весь его облик изменился; он словно скорчился от боли и стиснул зубы, силясь подавить крик, готовый вырваться из глубин души. Он боролся, но боль была слишком сильна. Она вырвалась из него — вырвалась сквозь стиснутые зубы, и со стоном загнанного раненого зверя он зашатался и замертво рухнул на идола.

Секунду спустя старый профессор склонился над распростертым телом; он с женской нежностью смахивал крупные капли пота со лба страдальца, растирал неподвижные холодные руки, но несчастный не подавал никаких признаков жизни, и профессор встревоженно посмотрел на меня, а затем снова на тело, лежащее рядом с разбитым идолом. И вдруг мы заметили движение — движение, заставившее нас затаить дыхание в напряженном ожидании: что-то шевельнулось на груди под тонкой шелковой рубашкой, нечто, наполнившее нас ужасом и тревогой, будто предчувствие зла. Я невольно приблизился к незнакомцу и протянул руку, собираясь приподнять складки рубашки. При этом я коснулся чего-то, стиснувшего ужасом мое дыхание, чего-то столь чудовищного, столь отвратительного, что даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне отчетливо припоминается давешнее ощущение. Моя рука соприкоснулась с чем-то холодным и склизким: оно жило там, двигалось под моими пальцами и извивалось, словно в муках. Я пригляделся внимательнее. То была голова змеи, и под моей рукой дрожали ее незрячие глаза! Хватило одного взгляда: я отшатнулся и упал без чувств от потрясения, которое, как счел в тот миг мой друг, оказалось смертельным — но в действительности лишь уложило меня на несколько недель в постель.