Рукопись из Тибета - страница 18

А еще, как выяснилось, Нора имела любовника. Я узнал об этом совершенно случайно, услышав обрывок ее разговора по телефону, когда «папа» уехал в столицу на какую-то партийную сходку.

– …так что, котик, приезжай. Завтра в десять на наше место. Моего козла не будет целых три дня. Целую, – проворковала она и положила трубку.

И это для меня было не ново. В прежней жизни приходилось вести дела по двум партократам и лицезреть их «скромный» ареал обитания при проведении обысков, а также изучать в ходе следствия моральный облик бывших небожителей. Который оказался «не того». Чем страдали многие руководители. Тем не менее своего негативного отношения к старшим Волобуевым я никак не проявлял, внимал их наставлениям и был примерным «сыном». По известному в мире принципу Макиавелли – цель оправдывает средства. И единственным моим другом в среде избранных был уже упомянутый сенбернар, которому при встречах я говорил Есенинское: «Дай, Джим, на счастье лапу мне!» И тот шлепал ее в ладонь, блестя честными глазами.

К семнадцати годам я был довольно рослым парнем, с хорошо развитой мускулатурой и смуглый, поскольку предки были из сербов, и вскоре впал первородный грех. Пришло время. Искусительница явилась в образе московской подруги Норы. Ее звали Ольгой, и она регулярно навещала нас в курортный сезон с мужем, чиновником «Интуриста». Тот был вдвое старше своей жены, много ел, пил и подремывал на пляже под тентом в шезлонге. Супруга же предавалась активному отдыху. Ей было лет под тридцать, Ольга была жгучей брюнеткой с хорошей фигурой, а еще явно «слабой на передок», как говорят шахтеры. В чем-чем, а в этом я разбирался, поскольку в свое время ни один год работал с женской агентурой.

По утрам при встрече Ольга часто ерошила мне голову: «Привет, малыш!», а когда мы оставались одни в комнатах или в саду вроде как ненароком показывала стройное колено или часть полушарий груди в легком шелке японского кимоно, в котором она напоминала гейшу.

Срабатывал безусловный рефлекс – у меня кое-что напрягалось.

– Надо ее непременно приобщить, – профессионально советовал внутри чекист.

– Лучше посадить, за совращение младенцев, – недовольно бурчал прокурор.

– Да пошел ты! – цыкали на него шахтер с моряком. – Такие сиськи!

Короче, я пал, как когда-то библейский Адам. Окончательно и бесповоротно.

Одним летним вечером, которые так красивы на Форосе, когда солнце опускалось за горизонт, над ним алели облака и вдали белел парус, я сидел на подоконнике своей комнаты на втором этаже у открытого окна, листая справочник Брокгауза и Эфрона. Волобуевы с мужем Ольги уехали в Ялту на концерт Эдиты Пьехи, а Ольга, сославшись на мигрень, осталась. Так что в доме мы были одни, не считая «друга Джима». Сенбернар лежал на ковре, положив голову на лапы, вздыхая и грустно помигивая глазами (как известно, собаки этой породы склонны к меланхолии), а Ольга прогуливалась в саду, вдыхая запахи ночной фиалки и жасмина.

– Ау, Ник! Спустись на минуту сюда! – раздался оттуда ее голос. Продвинутая москвичка звала меня по-европейски «Ником».

– Щас! – отложив в сторону словарь, я спрыгнул с подоконника, после чего вместе с Джимом, который увязался вслед, мы спустились вниз, откуда вышли в легкую прохладу вечера.

Миновав небольшой фонтан с «писающим мальчиком» во дворе, мы прошли по тенистой аллее к центру сада, где в кронах трещали цикады, там, в беседке на скамейке у круглого стола, в живописной позе сидела Ольга и обмахивалась легким веером. Полы ее кимоно были распахнуты больше чем всегда при таких встречах, открывая часть загорелого округлого бедра, то же относилось и к пышному бюсту, который порывисто вздымался.

– Иди ко мне, малыш, – защелкнув веер, томно сказала Ольга, что я, сглотнув слюну, незамедлительно исполнил, присев рядом.

– Ближе, еще ближе, – скользнул с плеч расшитый цветами шелк, мою шею обвили руки, и мы слились в страстном поцелуе.

– Возьми меня, – на миг оторвавшись, прошептали ее губы.

Ну, я и взял. С учетом опыта прошлой жизни. В СССР, как известно, секса не было, зато с избытком имелось в постсоветской России. Дома, на работе и даже в политической жизни.